сумасшедшем городе? И тут меня осенило: в Линкольн-центре на рождественские праздники выступает цирк. Надо им привезти какого-нибудь зверя. Пошел на представление, больше всех мне понравился леопард, здоровенный такой, страшный, рычит ужасно. Вскакивает на слона, едет на нем верхом и рычит, да еще зубы скалит. Ну, думаю, слон — это, конечно, исключено, а насчет леопарда надо помыслить. Подошел я к дрессировщику-американцу, договорился, он мне назвал свою сумму. Сказал хозяевам ресторанов. А их шесть, не разорятся. Идея, говорят, что надо.

И вот вечером 31 декабря еду в Линкольн-центр. А леопард уже участвовал в двух представлениях, устал, злой, рычит. И машину еще как на грех присылают не с кузовом универсал, а самую обыкновенную, только большую и, заметьте, без всякой перегородки. Что делать? Едем. Впереди шофер, я, моя подруга. Сзади леопард с дрессировщиком. Путь от центра города, сами понимаете, неблизкий. А леопард сердится, рычит и все к нам вперед лапу тянет. Ну доехали, ничего.

Вошли мы в первый ресторан, там уже. люди как следует поднабрались, крик, шум, танцы. И тут мой леопард с дрессировщиком выходят. Молчание, ну просто гробовое, оцепенели все. Ну леопард делает все, что ему положено, впрыгивает на стол, рычит. А я сижу трясусь. Ведь это все не по закону, дикий зверь в ресторане! На это же разрешение надо брать! А вдруг он кинется и кого-нибудь растерзает! Да никто бы никогда разрешения не дал, это ясно. Но ничего, обошлось. Восторг огромный, все так взревели, что леопард даже испугался. И началось. Одни хотят с ним сфотографироваться в обнимку, пьяные же, другие лезут к нему целоваться. Леопард ничего, терпит покуда. Один подходит к дрессировщику и в шуточку говорит, пьяный в дымину: «Сколько вам надо заплатить, чтоб ваш леопард загрыз моего партнера по бизнесу?»

— В тот новогодний вечер я хорошо заработал, — заключил Миша. — Все были довольны: и гости, и я, и леопард — зверюге дали свежих кур. Очень, оказывается, уважает леопард курятину!

7

На Брайтон Биче эмиграция живет. На Орчард-стрит, на Манхэттене, в одном из самых старых районов города, эмиграция из Восточной Европы торгует. Собственно, район этот в просторечии называется по-русски Яшкин-стрит, по имени одного из процветавших там до недавнего времени торговца, который, дав имя улице, расширив дело, разбогатев, уступил место другим.

Орчард в переводе — «сад», но нет, эта сеть узких улиц, покрытых плохим асфальтом, скорее напоминает нескончаемый базар. То ли Шанхай, то ли южные средиземноморские города приходят на память. В любую погоду под небольшими навесами в три-четыре ряда сверху вниз висят товары, мокнут, сушатся на ветру джинсы, куртки, рубашки, майки. На лотках много мелочи — кепки, шапки, кошельки, сумки. Возле такой рекламы товаром обычно неказистая дверь: вход в полутемную лавку, где встречает вас сам хозяин, говорящий, как правило, по-русски или по-польски. Торговцев много, и характеры у них разные — заискивающие, безразличные, гордо-раздражительные.

Какой американский продавец, даже в самом дешевом магазине, позволит себе раздражаться? Единственная беда в средней руки американском магазине: продавцы — мальчики и девочки, приехавшие из африканских стран, из Азии, — не знают английского. Часто не умеют ни писать, ни считать. Нередко пугливо убегают, скрываясь за одеждой, как в джунглях, когда им задают вопросы. Но чтобы — грамотный ли продавец, безграмотный — нагрубить? Чтобы на лице появился хоть малейший оттенок неудовольствия? Никогда!

Не то на Орчард-стрит. Гремучая смесь самоуничижения, самоиронии, самоутверждения: покупателей, проходящих по улице, зазывают, хватают за руки, волокут к стойкам с вещами, что-то стремительно вытаскивают, демонстрируют, привлекая своих помощников, как правило родственников, безбожно завышают цены, потом сбавляют. Идет стремительный беспокойный спектакль, в процесс которого вовлекают обалдевшего от шума и гама покупателя. Но если он при этом не купит… А ведь это норма — не купить, посмотреть, примерить, пойти дальше, вернуться… Но здесь, на Орчард, если покупатель не купил сразу, с налета, следует унизительная сцена: его почти выталкивают из лавочки, начинаются стенания и проклятия — естественно, сила их зависит от темперамента владельца. Идут угрозы: нет, больше не заходите, я вам ничего не продам, лучше вам все равно не найти. Если же покупатель доказывает, что ему пытались всучить товар с дефектом, без пуговиц, без пояса, то он тоже виноват: мало ли, не доглядели. В Нью-Йорке обманывают на каждом шагу, но здесь обман возведен в добродетель: все равно виноват покупатель.

Все магазины на этих улицах, вернее, в переулках пестрят малоприметными названиями. Есть только один, надпись на дверях которого, по-русски, бросается в глаза: «Слава богу, наконец-то я дошел до Коли».

Коля — монополист. Коля торгует искусственными шубами, жакетами, куртками вот уже несколько десятилетий. Колю знают все советские командировочные: одно время искусственные шубы были в большой моде. Коля довольно высокий, сухопарый, с костистым злым лицом. Говорит, всю войну сражался в Красной Армии, вернулся на Карпаты, оттуда переехал в Польшу, попал в Америку. Коля любит хвалиться двумя вещами: он миллионер и друг всех знаменитых «советских». Друг не друг, но когда к нему заходит свежий покупатель, Коля раскладывает, как пасьянс, свою коллекцию фотографий с автографами. И действительно, кого только нет среди его покупателей: и знаменитые артисты, и спортсмены, и ученые. Советский человек за границей доверчив и простодушен, и когда Коля начинает свои рассказы о войне, его жалеют: вот он здесь, в этой душной, темной, забитой товарами лавке.

Фотография? Пожалуйста! Автограф? Конечно! А Коля делает свой бизнес и удовлетворяет свое непомерное тщеславие. И грубо, язвительно разговаривает с теми, у кого нет денег, смеется над неграми, над бедными женщинами, долго раздумывающими над грошовой покупкой.

Но сложен человек. Коля, по его словам, воевал в артиллерии. И раз в год язвительный, процветающий, неутоленный, что-то скрывающий в своей жизни от постороннего глаза Коля гуляет. Празднует День артиллериста. Сидит, пьет, заказывает музыку. Заказывает одно и то же: «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет отчизна нас, из сотен тысяч батарей…» Коля подпевает и, по некоторым свидетельствам, плачет. В русском ресторане далеко не все настроены так патриотично. Среди эмиграции есть разные люди. Они пытаются запретить оркестру играть «артиллеристов». Но оркестру заплачено. К тому же это уже ежегодная традиция. Тогда подходят к Коле, задираются, Коля в ответ задирается еще пуще. Учтем, Коле за шестьдесят. В итоге Колю бьют.

Легенда это или быль? Кто знает. На пустом месте легенды не рождаются. Нужна ли эта легенда Коле для бизнеса? Вряд ли. Мало кто из проезжающих успевает и хочет узнать