Товарищеский суд

Наряду с психотерапевтической риторикой, постулирующей неразделимость внешней и внутренней проблемы подсудимой, в языковой материи передачи присутствует и работает иной дискурсивный стиль, напоминающий нам хорошо знакомый нарратив советского товарищеского суда. Этот тип коммуникации с характерным для него языком коллективного обсуждения личного и внутреннего мира несет в себе также функцию нравоучения и наставления на верный путь. Участники суда комментируют каждый акт в поведении героини, морально обвиняя ее или оправдывая, по отношению к нормативным координатам того, «как надо», и предлагают путь исправления.

Товарищеский суд – это особый, присущий советской культуре тип коллективного ритуала. Будучи атрибутом коммунистического политического правосудия с дореволюционных времен и до позднего советского периода, такая форма судебного разбирательства зародилась как инсценированный судебный процесс, ставший в начале 1920-х годов одним из жанров образовательно-развлекательных коммунистических мероприятий. В советский период этот жанр принял форму товарищеских судов на рабочих местах, будучи средством партийного контроля, воплощая также «горизонтальную» власть коллектива над личностью и личной жизнью трудящихся [Kharkhordin 1999; Wood 2005]. Цель этих судебных разбирательств – социализация достойного советского гражданина и члена коммунистической партии. Товарищеский суд представляет дискурсивную сцену, в рамках которой артикулируются воля коллектива и его моральное суждение. Это – ритуал коллективного обсуждения нутра индивидуума в попытке выявить его истинную суть, «вывести на чистую воду», проконтролировать и наставить [Kharkhordin 1999; Halfin 2009].

Перформативный характер и авторитетная сущность товарищеского суда важны для анализа суда, разыгранного на шоу «Модный приговор», и следующие примеры из текста передачи несут в себе узнаваемые элементы этого дискурсивного фрейма.

[Обвинитель, обращаясь к подсудимой: ] Первым делом я прошу вас прояснить вашу позицию (20 июля 2010). Давайте с вами прямо, положа руку на сердце скажем, а какой вы видите себя в самых смелых своих мечтах? А у меня в деле написано, что вы мечтали о прозрачной блузочке, было дело? (23 июля 2010 года). Ольга, а если мы покопаемся, то обнаружим… (28 июля 2010 года).

Еще один элемент товарищеского суда – использование прямых императивов, которые наставляют подсудимого в том, как он должен вести себя. Например, Павел, друг Ольги и свидетель на суде, советует ей изменить ее отношение к жизни и избавиться от недостатков. [Свидетель, обращаясь к подсудимой: ] Слово «надо» должно звучать в голове. Надо, надо, надо, и все. Тем более что характер у нее есть, и это очевидно всем (28 июля 2010 года).

Другой важный момент, определяющий риторику товарищеского суда, мы видим в постоянном поиске подлога или презумпции выбора ложного пути.

[Судья, обращаясь к подсудимой: ] Вы привлекаете сексуальностью, то есть того мужчину, который думает только о физиологии, а ищете любовь! (4 марта 2010); [Защитник, обращаясь к подсудимой: ] Эта маленькая, очаровательная красотка никак не хочет понять, что не тем путем она пошла! Мы вам попытаемся помочь! (4 марта 2010 года).

Как и на настоящем товарищеском суде, такого рода обвинения заканчиваются чистосердечным признанием своей вины. [Подсудимая, обращаясь к суду: ] «Это эгоизм, я признаю. Для меня всегда с детства стереотипом было: для того чтобы тебя любили, надо себя хорошо вести» (4 марта 2010 года).

В отличие от психотерапевтического дискурса, который маскирует обвинение терапевтической риторикой и представляет героя как неполноценного, травмированного, больного, в товарищеском суде герой несет полную моральную и политическую ответственность за свои поступки. Но цель разбирательства – не столько наказание, сколько выявление зазора между внутренним и внешним, истинным и ложным и приведение их в соответствие. Тактика уничижения хорошо работает в этом контексте. Уничижение достигается путем лексического и морфологического умаления внешнего или внутреннего. [Судья, обращаясь к подсудимой: ] «Скажите, а это о каком внутреннем мире говорит вот этот голый животик? А о каком внутреннем мире вы можете рассказать вот в этом сарафанчике?» (20 июля 2010 года). Либо выказыванием подозрения в манипулятивности использования внешнего и внутреннего. [Судья, обращаясь к подсудимой: ] «Вот вы все про себя, про богатый внутренний мир, а кого вы, собственно говоря, ловите на этого ценного живца?» (20 июля 2010 года).

Задействование приемов выявления нутра и уничижения как дискурсивных маркеров советского товарищеского суда в постсоветском зале суда телешоу вызывает вопрос об искренности речевого действия в противовес заложенным в нем иронии или юмору. Ироничное и юмористическое обращение к советским символам, ритуалам и дискурсивным формам, в частности за счет использования стеба [Юрчак 2016; Boyer, Yurchak 2010; Oushakine 2007], является отличительной чертой позднесоветских и постсоветских массовой культуры и медиа. И действительно, в некоторых эпизодах шоу мы находим выражения, звучащие словно на собрании советского трудового коллектива, и интерпретируем их как привлечение ироничной риторики товарищеского суда. Это относится к следующему примеру, в котором подсудимая появляется на подиуме в новой одежде:

[Защитник, обращаясь к аудитории: ] Подобранные вещи весьма гармонично соответствуют рабочей обстановке: они не отвлекают коллег по бухгалтерии от ее красоты и, в общем-то, стимулируют на прекрасный труд, на повышенное качество работы (28 июля 2010 года).

Вместе с тем обращение к риторике советского товарищеского суда не всегда уместно рассматривать как иронию или стеб, так как аудитория в студии зачастую не реагирует ни улыбкой, ни мимикой, ни смехом. Более того, на наш взгляд, даже в случае иронического использования советских клише ирония не уничижает серьезности содержания судебного разбирательства, а, напротив, придает ему выразительность и служит для его воспроизведения.

Кухонные разговоры

Дискурсивная текстура передачи демонстрирует еще один формат советского приватного языка, который хоть и близок товарищескому суду, но в то же время может быть рассмотрен и как его противоположность. Это дискурсивный фрейм кухонных разговоров, построенный также на выявлении и обсуждении личных проблем и недостатков героя. Однако в отличие от риторики товарищеского суда, целью которого является прежде всего перформативное разоблачение, кухонная риторика занята не столько выявлением истинного, сколько копанием, «чесанием языком» и артикуляцией общих жизненных истин – не предполагая, таким образом, стимула к трансформации.

Смысл этого типа коммуникации коренится в неформальном приватном дискурсе, являвшемся немаловажным источником культурной и социальной жизни советского периода. Предоставляя альтернативу социального взаимодействия официальному дискурсу и в том числе товарищескому суду, кухня является подлинным неформальным коллективом, который защищает, но в то же время и контролирует своих членов [Kharkhordin 1999]. Непринужденная кухонная беседа включает в себя обсуждение сокровенных повседневных подробностей и скрытых, обычно замалчиваемых моментов частной жизни участников кухонного разговора. Она включает различные жанры ламентаций и жалоб и основана на искреннем