что «Даша была в сети шесть часов назад». Вчерашние сообщения она видела, — под ними стояли галочки (прочитано), — но так и не ответила на них.

Матвей: ответь, как прочитаешь

Матвей: мама беспокоится

Подумал и удалил последнюю фразу.

Когда утром на кухню вышла мама, Матвей сказал, что Даша поехала работать и скоро вернется.

Он каждый час проверял чат в мессенджере.

Даша была в сети семь часов назад

Даша была в сети восемь часов назад

Даша была в сети девять часов назад

Даша была в сети десять часов назад

Даша была в сети одиннадцать часов назад

Даша была в сети двенадцать часов назад

Матвей: довольно подло вот так уехать и не попрощаться. Где «Самурай»? Обещала же вернуть в целости и сохранности.

Вечером ему пришло сообщение: «Ваш автомобиль «Нива» (номер такой-то) находится на штрафной стоянке по адресу…»

Матвей приехал на штрафстоянку, над кабинкой рядом светилась надпись «касса». Он оплатил штраф, и скучающий сотрудник в светоотражающем жилете провел его к «Самураю». Машина была цела, двери, багажник и капот заклеены желтыми наклейками-пломбами, на каждой отмечена дата и печать местного управления ГИБДД. Матвей открыл багажник — там пусто, ни оборудования, ни карабина.

— А вещи где? — спросил он.

— Чего? — зевнув, спросил парень в жилете.

— Тут оборудование было, в кожухах.

— На ней пломбы, видишь? Наши приехали, опечатали, забрали. Если пропало шо, это к ментам.

Матвей сорвал пломбу с водительской двери, сел в машину и огляделся. Он рассчитывал найти какую-то записку, хоть что-то, что могло бы подсказать, где Даша. Но ничего не было. Ключи были спрятаны под козырьком. Матвей завел «Самурая» и, выезжая с парковки, опустил стекло и спросил у сотрудника:

— А нашли ее где?

— Чего?

— Ты глухой, что ли? Я спрашиваю, откуда ее эвакуировали?

Парень в окошке стал флегматично перебирать какие-то бумаги на столе.

— Улица Кучуры. Враскоряку там стояла, возле заброшки.

Матвей проверил бардачок. В нем лежал картонный конверт с надписью «для Матвея». Внутри был Дашин рабочий диктофон. Он включил его, посмотрел на экранчик, в памяти сохранилась одна запись: 4 минуты.

Матвей нажал «воспроизвести».

«Привет, Матвей. Я много думала вчера, когда ты предложил записать еще одно свидетельство. Я испугалась, потому что знаю вопросы и примерно представляю, что и как на них отвечать. Там много некомфортных формулировок. Например, «Случалось ли вам наблюдать смерть ребенка?», или «Случалось ли вам присутствовать на похоронах ребенка?», или «Когда вы смотрите в лицо кадавру, бывает ли у вас чувство, что вы его знаете?» Я думаю, тут стоит объяснить, откуда эти вопросы взялись. Мой начальник, профессор Видич, много лет изучал феномен, который теперь называют синдромом смещенного горя. ССГ. И знаешь, как иронично бывает: ученый изучает какую-то болезнь и даже не подозревает, что сам болен. У Видича так было. Он изучал случаи массовой истерии, связанные с мортальными аномалиями. Искал матерей, которым казалось, что кадавры — это их дети. Он даже дал название этому виду психоза — «синдром матери кадавра». Но в процессе сбора данных был вынужден поменять название. Он обнаружил у себя симптомы болезни, которую изучал. У него трое детей и пятеро внуков, и все они живы. Но в какой-то момент в лицах кадавров ему стали мерещиться черты друга, который погиб, когда Видичу было десять лет. Сперва он решил, что это мнительность и он, сам того не замечая, перенимает симптомы пациенток. Оказалось, нет. Оказалось, у всех сотрудников Института, всех, кто проводил с кадаврами достаточно много времени, у всех проявлялись симптомы ССГ. Даже меня перед экспедицией предупредили, что такое возможно. Видич любит повторять: «Если смотреть на мертвецов слишком долго, они заговорят с тобой». Разумеется, не буквально. Это сложно объяснить. Ты смотришь на кадавра, и тебе кажется, что ты его уже видел. Кадавры триггерят у нас в мозгу какие-то неизвестные ранее участки памяти. Мы пока не знаем, как это изучать. И, в общем, со мной это тоже случилось.

Меня зовут Дарья Силина, и это свидетельство девяносто девять. Сейчас я попробую ответить на вопросы из перечня. Или хотя бы на самые важные из них.

Случалось ли мне наблюдать смерть ребенка?

Да, в детстве у меня на глазах погиб Алексей Поляков. Я сама была ребенком. Тебе известны детали.

Когда вы смотрите в лицо кадавру, бывает ли у вас чувство, что у него (или у нее) знакомое лицо?

Да. Мне кажется, я вижу Настю, мою племянницу. Она погибла пять лет назад. Мы с тобой никогда об этом не говорили, Матвей, но я иногда вспоминаю ее. Я вчера разговаривала с Катериной, и она рассказала мне историю о том, как погибла ее дочь, и она винит во всем себя, ее история меня потрясла, потому что, мне кажется, я очень хорошо ее понимаю. Мне кажется, я пережила нечто подобное. С Настей. Я страшно перед ней виновата. Я никогда ни с кем об этом не говорила, но я часто вспоминаю тот вечер, семейный ужин, когда вы с ней поругались из-за этих дурацких тиктоков, и она ушла. Так вот, я должна кое в чем признаться, Матвей. Тем вечером я тоже пошла прогуляться, подышать, выкурить сигарету. У меня есть свое насиженное место, на стройке на улице Кучуры. Я и сейчас тут сижу на крыше, говорю с диктофоном. Пять лет назад я пролезла на стройку через дыру в заборе, забралась сюда, наверх. Не знаю, почему именно на крышу, тут не сказать чтобы какой-то особенный вид. Просто приятно иногда посидеть на вершине заброшки, свесив ноги. Как в детстве. Помню, уже затушила бычок и собиралась возвращаться, но услышала детский плач. Сперва я решила, что у меня глюки. Голос был знакомый и доносился из котлована, как будто