населенных пунктов, но радость побед соседствовала с горечью утрат и беспокойством о тех, кто на фронте ежедневно и ежечасно продолжает рисковать жизнью ради победы над врагом. Дни, когда приходили письма от Арсения, в семье Панариных были много праздничнее тех, в которые звучали салюты на улицах. Эти письма читали по очереди, потом вслух, и хотя главное право переписки принадлежало Анне, время от времени другие члены семьи писали Арсению и от своего имени, рассказывая о важных событиях, касающихся их лично. Илья Григорьевич не преминул и с удовольствием поделился изменением в своем семейном положении и о том что, как и раньше стал подрабатывать выступлениями со своим небольшим оркестром и это помогает всему их увеличившемуся семейству переживать продолжающиеся трудные времена. Гриша писал о беспокойстве за судьбу своего старшего друга Саши, о новой школе и о том, что приходится догонять сверстников, поскольку требования в этой школе повыше тех, что были в Саранске, но он старается и хочет порадовать Арсения своими успехами, главное, чтобы тот побыстрее возвращался живым и здоровым.

Весной сорок четвертого года произошло ожидаемое и знаменательное событие войска 2-го Украинского фронта пересекли границу СССР, военные действия были перенесены на чужую территорию. Продолжалось наступление по всему фронту от Карелии до Черного моря. Однако москвичи не проявляли того энтузиазма, с которым они встретили известия о победах под Сталинградом и на Курской дуге. Радость от успехов на фронте становилась привычной, скудное питание и тяжелый труд сказывались на настроении людей, давала себя знать усталость от войны. Чтобы поднять моральный и боевой дух населения и наглядно продемонстрировать москвичам и представителям стран союзников успехи в войне, руководством страны была задумана показательна операция, которую почему-то назвали «Большой вальс», в ходе этой демонстративной операции по московским улицам должны были провести пленных немцев.

Утром 17 июля Панарины, за исключением Анны, которая встала раньше всех и уже отправилась на студию, как обычно за завтраком, слушали радио, услышав о готовящемся марше пленных по улицам Москвы, Гриша спросил у Ильи Григорьевича:

— Дед, ты пойдешь смотреть на пленных?

— Не думаю, что это будет приятное зрелище, но чувствую, что придется пойти с тобой.

— Если ты занят, я могу пойти и один. Бабу Настю ты ведь тоже не отпустишь?

Илья Григорьевич посмотрел на супругу:

— Настя, ты как?

Анастасия Георгиевна отрицательно покачала головой:

— Нет. Я, пожалуй, останусь дома. Лучше приготовлю вам обед.

Илья Григорьевич и Гриша вышли из дома уже ближе к двенадцати. Шествие должно было начаться в одиннадцать, пленных собирались провести от стадиона Динамо до площади Маяковского, дальше по Садовому кольцу. По расчету Ильи Григорьевича до пересечения с улицей Чернышевского они могли бы добраться не раньше часа дня, но Гриша настоял, чтобы вышли пораньше.

Ждать пришлось долго, рядом останавливались такие же ожидающие. За несколько часов ожидания устали все, и москвичи что расположились вдоль Садового кольца в ожидании увидеть плененного покоренного и униженного врага, и пленные, которым пришлось преодолеть длинный скорбный путь по улицам Москвы, слушая проклятия и ловя на себе презрительные взгляды москвичей. У ожидавших уже почти не осталось сил для проклятий. Когда же они увидели перед собой грязных, оборванных, изможденных людей, у некоторых из ожидавших, вместо гнева, ненависти и презрения возникло иное чувство. Это было очень похоже на сострадание. Его вполне может почувствовать обыкновенный человек, увидев перед собой другого себе подобного, пусть даже совершившего ужасное преступление, но босого, оборванного, голодного, обреченного на унижения и страдания и не имеющего перспективы что-то исправить в своей дальнейшей жизни. Но, таких было немного, большинство, если не извергало проклятья, то угрюмо молчало, провожая недобрым взглядом проходящих мимо пленных.

После того, как все закончилось, Илья Григорьевич и Гриша почти всю дорогу шли молча и вернулись домой в одинаково подавленном состоянии. Анастасия Георгиевна, увидев их в таком настроении, поинтересовалась:

— Устали? Что же такое вас так поразило?

Гриша, как будто очнулся и выпалил громким срывающимся голосом:

— Именно поразило. То, что мы увидели ужасно!

Илья Григорьевич приобнял Гришу за плечи и Анастасия Георгиевна почувствовала, что его ответ на вопрос, который она задала, скорее адресован не ей, а внуку.

— То, что мы увидели, дает серьезную пищу для размышлений. То, в чем мы сами сегодня участвовали очень похоже, вернуло нас в глубокое средневековье. Прогон пленных по улицам города вполне соответствовал публичному показу преступника перед совершением над ним казни. Совершая публичную казнь, средневековые правители достигали вполне определенных целей, главная из которых — показать свою власть и то, как эта власть расправляется с человеком, совершившим преступление. Другая цель: показать, что публичная казнь это призыв к смирению, и еще, это зрелище, отвлекающее толпу от повседневных трудностей и забот. Полагаю, что нам, вышедшим на улицы Москвы, было предоставлено зрелище, о целях которого мы можем поразмыслить сами. Участвуя в этом, я например, понял, что мы недалеко ушли от состояния средневекового общества. Среди тех, кто собрался вдоль Садового кольца, мы видели очень много людей. Для всех это было зрелище, но люди воспринимали его по-разному, кто-то остался верен ненависти к врагу, у кого-то возникла внутренняя борьба между ненавистью и состраданием к раздавленным побежденным и униженным бойцам чужой армии, у кого-то сострадание возможно преодолело ненависть.

Анастасия Георгиевна не смогла удержаться, чтобы не спросить, что же более всего привело их в состояние такой глубокой задумчивости:

— Я, не ожидала, что увиденное произведет на вас такое впечатление. Неужели пленные?

— Да все, и само событие, и москвичи, и пленные. Особенно пленные, среди них были не очень здоровые люди, на их лицах чаще всего читались мука и отчаяние, у других страх и покорность судьбе, офицеры старались показать безразличие к происходящему, но это далеко не у всех получалось. Мы увидели, до чего может довести людей война, мы увидели, во что может превратиться человек, если он не погиб и не стал инвалидом, а попал в плен. Пленные — жалкие, потерявшие человеческое достоинство люди, их тысячи, десятки, а может и сотни тысяч. Перед нами провели немецких пленных, а сколько в плену наших? Выживут ли, и что с ними будет потом? Я смотрел на пленных, которые прошли перед нами, и думал обо всех, кто участвует в этой войне и пришел разорять чужую землю. Когда все это закончится, смогут ли они найти ответы на простые вопросы: зачем они оставили мирную жизнь и пошли убивать? Зачем стали инвалидами? Зачем погибли их товарищи? Зачем они сами потеряли годы жизни?