Он протянул руку и выдернул из-под кольчуги сложенную в несколько слоев овчину. Первый слой был рассечен длинной полосой секирного удара и узкой щелью от пронзившего меча. Второй слой нес на себе уже более короткий след секиры, а третий и вовсе имел лишь легкий порез. Зато след от меча несли все восемь слоев. Обнаружив на последнем, восьмом слое сквозное отверстие, проколотое мечом, князь бесстрастно заключил:

– Это смертельный удар, несомненно.

– А секира-то что? – сохраняя надежду интересовался Ставр.

– А секира, как видишь, только тяжелая рана, – ответил князь, передавая Ставру порванную овчину, – так что победил меч.

– Так, что ли, Лют Гориславич, – подзадоривал Мстислав ярого сторонника секиры, словно сам еще не верил своим глазам и сам только что не подвел итог затянувшемуся спору, – мечи будем ковать для смердов на варяжский манер, как твой Ясуня советует.

Князь переводил взгляд искрящихся смешинками глаз то на смущенного отрока, то на досадливо крутящего ус боярина. Не любил Лют хвастаться своей силой, но он то уж точно знал, что его секира не подведет, а прорубит кольчугу как следует, бить просто надо было концом лезвия, а не всем лезвием сразу. У него в запасе было еще с десяток хитрых ударов, которые он, старый и мудрый воин, откроет только своему сыну. Ведь кто знает, как жизнь обернется, и не станет ли завтра тот же Ставр требовать у него ответа за обиду через «божий суд»[60].

– Не надо мечи ковать, – вдруг заговорил Ясуня.

– Как же не надо, ты же сам мне только что это доказывал, – князь нахмурил строго брови, но глаза его продолжали смеяться, – да и овчинка нам всю правду показала.

– Отец прав, – смело отвечал отрок, – топор нужен с узким и длинным клинком, как с клювом, тогда он пробьет кольчугу не хуже меча, потому что удар у топора все же сильнее, а секире помешал широкий клинок.

– А как же меч, – не унимался Мстислав, – он и бьет неплохо, и клинок у него такой какой надо.

– С рукоятки удар все же сильнее, потому что размах больше, – неуверенно откликнулся Ясуня, – вот если бы достоинства меча и топора соединить в одно.

Он взял с лавки варяжский меч и приставил его к секире Ставра поперек рукоятки.

– Вот тогда и будет сила удара топора и пробивная способность меча, – все тем же неуверенным и тихим голосом проговорил юноша.

– Это что ж это такое будет, – обиделся за свою секиру Ставр, – клюв какой-то на рукоятке.

– А что, может, и клюв в самом деле, – заинтересовался Мстислав, – только не клюв, а клевец[61], так оно будет лучше не только бить, но и звучать.

Он взял из рук Ставра секиру и так же приложил варяжский меч, потом поднял это сооружение вверх, попытавшись мысленно представить удар этого доселе невиданного оружия. Длинный клинок на рукоятке производил страшное впечатление даже в таком полусобранном виде.

– Завтра же, – Мстислав снова заговорил с Ясуней, – примем тебя в княжьи отроки, как положено, присягу воинскую – роту дашь и возьмешь под свою руку доработку этого… – князь на секунду задумался, припоминая только что придуманное им имя для нового оружия, – этого клевца. Если вопросы возникнут какие, то смело иди ко мне, все, что надо, достанем, ни в чем отказу не будет, ну а самого главного у тебя и так в достатке.

– Это чего? – не понял юноша.

– Да ума, – усмехнулся князь, – ну, в общем, не робей. Надеюсь, ты справишься, отец тебе покажет, где наши кузни, да и советом, если что, не обойдет.

– Так ли, Лют Гориславич? – глаза князя и боярина снова встретились, и Мстислав увидел в них гремучую смесь и гордости, и беспокойства за сына, и еще чего-то такого, что он не смог распознать, что невидимой искрой мелькало между отцом и сыном и к чему его, князя, ни за что не хотели подпускать.

– Ну что ж, есть у них тайна, есть. Вижу теперь, что есть. Ну так пусть они с этой тайной у меня на подворье крутятся, – сработала смекалка властелина, – глядишь где-нибудь и проболтаются.

Мстислав дружески похлопал юношу по плечу, тряхнул волнистой прядью непослушных волос и, скользя быстрым и веселым взглядом по лицам дружинников, заговорил нараспев зычным голосом:

– А что, други мои, мед пенный нас заждался. Али угощенье вам мое не любо?

– Любо, княже, любо! – выдохнули молодые разудалые голоса.

Мстислав вышел из гридницы, когда пир, устроенный для дружины, был в самом разгаре: еще лился пенный мед и темное густое пиво, еще звучали хвалебные речи и печальные напевы гусляров, еще слуги разносили на блюдах жареное мясо и огромные пироги. Но все это князя уже не волновало; волхв заронил в его сердце искру великого дела, дела, которое было под стать его нерастраченной силе, дела, о котором он давно тосковал, сам того не понимая, но которого страстно хотела его душа, жаждущая великих подвигов. И теперь мысли его сами летели прочь от привычных утех, которые стали казаться ему мелкими и смешными. Он уже двинулся по темному переходу туда, где его ждал верный Искрень, охранявший волхва, как вдруг дверь в гридницу за его спиной приоткрылась и полоска желтоватого света упала ему под ноги. Мстислав остановился, но оборачиваться не стал; он был почти уверен в том, кто будет сейчас стоять за его спиной, и довольно улыбнулся, предчувствуя свою маленькую победу над могучим боярином. То, что за его спиной стоит именно первый боярин, он уже нисколько не сомневался, потому что в затылке противно свербило от назойливых попыток вытянуть его княжеские мысли. Уже с его языка готово было сорваться ехидное словцо, что-нибудь вроде: «Поговорим, Лют Гориславич…» – так, чтобы боярин понял, как он, Мстислав, раскусил его, но князь этого не сказал и… вовремя. Сзади раздался совсем другой голос, окликавший его. Князь обернулся, досадуя, что он опять проиграл.

Перед ним стояли два отрока с легкими щитами в руках, у одного из них был еще факел, а другой имел короткое копье.

– Лют Гориславич велел нам тебя проводить, – приглушенными голосами хором пробубнили отроки.

– Что я вам, девка, что ли, чтоб меня провожать, – хмыкнул Мстислав. – Шли бы себе лучше в гридницу к остальным пировать. Или вам угощенье мое не по нраву?

– По нраву, – опять хмуро пробубнили отроки хором. – Только Лют Гориславич велел нам строго-настрого беречь тебя, князь.

«Что за новости, – подумал Мстислав – первый боярин печется обо мне, как о родном сыне». Да и к чему столько беспокойства: за стены детинца еще ни разу не проникали наемные убийцы; это не город, где ночью на улицу без охраны не выходит никто и люди чувствуют себя в безопасности только за крепкими засовами и надежными ставнями. Он уже собирался рассердиться и прогнать отроков, но неожиданно ему все это показалось забавным, словно начало какой-то таинственной игры, которая, приоткрыв часть своей сути, увлекала еще дальше причудливым неразгаданным смыслом.