Вновь прозвучали здравицы князю, и подносы в полной тишине медленно поплыли по столам, теряя свое содержимое. Наконец, когда казалось сам Услад[59]не возжелал бы большего, звуки трапезы мало-помалу стали стихать, уступая место беседе.

Вспомнили неоконченный разговор. Борич, вдохновленный своей победой в споре, заговорил решительно и напористо:

– Думаю, князь, надо с ромеев брать пример. У них все ополчение при мечах. Только клинки надо острить, чтобы им и рубить, и колоть можно было, но не на варяжский, а на ромейский лад. А уж ромеи-то толк в ратном деле знают.

– А мы что, не знаем?! – грозно нахмурился Мстислав, ударив кулаком по столу.

Все замолчали, не понимая внезапного приступа княжеского гнева и потому не решаясь спорить с ним.

– Меч просто так в руки не возьмешь, – тихо заговорил Мстислав, пытаясь продолжить начатый разговор и спор. – Этому искусству учиться надо. Кто и когда будет этому смердов учить? А?

Борич, смущенный таким поворотом дела, промолчал. Молчали и остальные дружинники.

– Копья надо смердам дать, и все тут, – сломал тишину уверенный голос старого гридя, – копьями всегда бились и побеждали всегда.

– Копье хорошо для первого таранного удара, пока стенку держат, – упали в ответ тяжелые веские слова боярина Люта, – а коли строй сломается и начнется сеча, то с копьем в тесноте ой как неловко будет. Им и под щит не ударишь, и вражеский удар отразить им трудно. А при конной атаке половина копий враз переломится, что тогда будут делать смерды?

– А ты, Гориславич, наверное, секиру предложишь, – откликнулся Мстислав, поднося к губам серебряный кубок с медом.

– Нет, князь, не секиру, – говорил Лют нехотя, словно гнул под себя неподатливые слова, – с секирой не каждый совладает, – боярин скосил глаза на Ставра, – да и дорогое это оружие. Хорошую секиру сделать непросто, почитай, труднее, чем меч отковать. Топор тут нужен, но не простой, а боевой; с длинным и узким клинком, да на длинной рукоятке. Валашкой такой топорик зовется, я его в Карпатах видел у русин. Видел, как они ловко бьются валашками этими. Управляться с таким топориком легко потому, что боек у нее легкий, а удар такого оружия отбить очень трудно: он своим длинным клинком, как клювом, так и норовит либо за щит нырнуть, либо за гарду проскочить.

– Так, значит, все-таки топор, – подвел черту задумчивым голосом князь, – топор та же секира, только попроще да полегче, чтоб удар не запаздывал.

Мстислав смахнул упавшую на глаза прядь темно-русых волос, провел ладонью еще раз по лбу, по вьющимся волнами волосам, словно отогнал неведомую хмарь тяжких дум, и неторопливо, с расстановкой сказал:

– А ведь спор-то мы еще не закончили, секире ведь, почитай, ударить-то толком не дали. А ежели будет не секира, а топор, который не уступит мечу в скорости? Чей тогда удар будет лучше?

Князь весело оглядел всех, как бы намекая, что самое интересное начнется только сейчас:

– А ну-ка, Ставр, ударь-ка еще разок, да только бей как следует; рук не жалей и прицелься получше.

Дружинники на последних словах князя хохотнули. А Ставр, выйдя из-за стола, сердито нахмурился. На середину гридницы, как раз между длинных столов, вынесли все тот же одетый в кольчугу чурбан и поставили его на лавку. Ставр взял секиру. Сжатые до белых костяшек кулаки на рукоятке секиры более чем красноречиво говорили, что дружинник зол не на шутку. Некоторые дружинники встали со своих мест и подошли поближе. Ставр крякнул и рубанул со всей своей силищи, вкладывая в удар не только руки, но и весь свой немаленький вес, для чего резко присел на отмахе, выдохнув с шумом горячий воздух из могучей груди.

– И ээ-эх! – покатилось по гриднице, перекрывая грохот упавшего чурбана.

Ставр выпрямился, довольный и красный от выброшенной из себя силы. Он ни на секунду теперь не сомневался в своем успехе. Удар получился что надо, на славу, и он гордо посмотрел на боярина Люта: мол, не тебе одному секирой махать можно.

Гориславич быстро перехватил этот взгляд и, скривив тонкие губы, негромко ответил, словно сплюнул сквозь зубы небрежные слова:

– У меня так холопы дрова рубят, а ежели в битве станешь так махаться, так мигом и упаришься. Никудышный удар!

– Не упарюсь, коли надо будет, – рассвирепел Ставр.

Но боярин, словно не слыша его слов, продолжал:

– Сколько раз я учил, что удар должен начинаться с кисти и плеча, кистью и плечом же заканчиваться. Тогда и скорость, и сила будет. Рука должна работать, как согнутое дерево; оно начинает разгибаться сразу всеми своими жилами, только набирая силу с каждой секундой. А у тебя вначале локоть работает, а кисть молчит, потом кисть работает, так локоть молчит, а плечо и вовсе не работает. И что ты все приседаешь, словно посрать хочешь.

Дружинники вокруг захохотали, а Лют только махнул в сердцах рукой, обиженный за неумелое обращение с благородным оружием, которое он любил и почитал священным.

Тем временем отроки вновь достали и поставили на место несчастный чурбан с иссеченной кольчугой. На месте удара секиры красовалась огромная брешь. С десяток колец были насквозь прорублены и вдавлены внутрь страшным ударом.

– Секира победила, секира! – завопили радостно шустрые отроки, не без злорадства поглядывая на Ясуню.

Они вертели чурбан, поднимая и показывая зияющий след удара то князю, то подходившим поближе дружинникам, то еще раз своим ненасытным и жадным до всякого дива глазам. Гридница шумела и гудела, развлекая себя этой нехитрой забавой, и только трое оставались безучастны к общему веселью. Это были Борич, который досадливо хмурился, потому что не любил проигрывать вообще, Ясуня, которому стало почему-то обидно за меч и за свои напрасные слова, и князь, который с таинственным видом хранил молчание, ожидая, когда уляжется общая суматоха.

Наконец Мстиславу все это надоело, и он поднял руку.

– Тихо, да тихо же вы, – опять суетливо зашумели отроки, – князь победителя объявит.

– Рано объявлять победителя, – с усмешкой отвечал Мстислав.

– Разве не секира победила, – в один голос заговорили отроки, – почему рано-то?

– Рано потому, – князь посмотрел на дружинную молодь с видом былинного сказителя, который вот-вот достанет настоящее золотое яблоко, про которое только что рассказал, или сделает еще что-то в этом роде, – потому, что я еще не знаю победителя.

Все растерянно замолчали, а Ставр недоуменно таращился на свою секиру, словно мысленно еще и еще раз вопрошал себя: «Как такое страшное оружие может проиграть удар?»

– И кто ж знает? – вырвалось из его груди.

– А знает это овчинка, – подмигивая Ясуне, сказал Мстислав.