Грудь стиснуло так, что дышать стало трудно – неужто не одного его в этом доме по ночам принимают? В голове молотом застучала кровь. Такому я не соперник. С таким и не порубишься. Страшно. Да и безнадежно.

– Не обмирай, к тебе я, – хмыкнул пластун, словно мысли читая.

– Ко мне? – удивился Сашко, поворачиваясь. Привстал даже. Потом грузно сел. – Шуткуете, господин сотник?

– Ага. Нет чтобы перину мять, пришел к чужому куреню трошки пошутковать. Нет, Сашко. Только мы пока не в строю, забудь про сотника.

– Да как же меня нашли-то, дядька Микола? Я ведь так ховался!

– Батька твой, дай Бог ему здоровья на многие годы, указал. Вечером к вам пришел, а батька твой прямо так и сказал, что искать тебя надо у вдовы Пидшморги – Марфы. Прямая дорога.

– Батька-а-а, – протянул Сашко, и спина его выпрямилась, как оглобля. Зоркие глаза остекленели. Колени мелко дрогнули. Но справился с волнением, спросил: – Думаете, и мамка знает?

– Так все в станице знают, – пыхнул трубкой Билый, – и я знаю, только думал, раньше уйдешь. Сейчас бабы на дойку вставать будут. Дети тоже все знают, прозвище тебе придумали ладное.

– Какое? – насторожился казачок.

– Леший, – пожал плечом Билый, – Сашко Леший.

– Гулые мы, – нахмурился паренек, – старая фамилия, знаменитая. Дедами прославленная еще на Днепре. Ляхов, турок, татар рубили. Батька с братовьями черкесам спуску не давали. Никакой я не Леший. Негоже мне по-другому зваться.

– А хоть бы и леший, все лукавому труднее найти тебя будет.

Сашко насупился, промолчал, зло прихлопнул комара на щеке. Глазами своими зыркнул.

– Не нравится мне, и все тут.

– Привыкнешь. Что станица дала, то уже не исправить.

– А я исправлю!

– Ишь как запыхтел. Я думал, ты знаешь, – пожал плечом пластун. – Так что без штанов? Решил и фамилию и прозвище оправдать?

Сашко опять вспыхнул, хорошо при таком свете не видно, промямлил:

– Так я за цветами.

– Ты ей бусы коралловые подари. Бабе без бус нельзя.

– Коралловые? Да где же я их возьму?

Замолчали. Сашко еще раз вздохнул, думая о бусах. Билый докурил. Неторопливо выбил о каблук трубку.

Внезапно захлопали десятки крыльев, раздался возмущенно-тревожный клекот кур. Из ветвей старой раскидистой яблони, где до зимы ночевали несушки, во все стороны полетели разноцветные комки, отчаянные усилия позволяли им пролетать пять-семь метров. Куры разбегались в панике по двору, бестолково квохча. Тотчас, рыча, заметалась под яблоней серая тень. – Проспал хорька кабыздох, хорошо, что тепло, в зимнем курятнике передушил бы большую часть знаменитых пидшморговских курей.

На голос хозяйского кабеля тут же откликнулись соседские собаки, и пошел по станице гулять тревожный собачий лай. От одного конца в другой. Уже вроде успокоятся, тут какая-нибудь сучка опять зальется, и пошло по новой от околицы до околицы.

– Когда покойный – казаки перекрестились – Васыль Пидшморга вез в клетке из персидского похода двух заморских птиц, как только над ним не потешались, а теперь вся станица яйца у Марфы Егоровны клянчит, а кто и по копейке готов заплатить, чтоб таких птенцов у себя завести. Так что, Сашок, ты уж силков тут поставь на этого разбойника. Помоги вдове хозяйство сберечь, и обчество тебе спасибо скажет. – Сашко состроил неопределенную мину – мол, дождешься от них.

Сотник снова набил трубку и закурил.

– Нифонта Косого тютюн брал? – поинтересовался Сашко.

– Почем знаешь? Сам куришь?

– Ни. У нифонтовского тютюна дух особый.

– Тогда не начинай, только так к зорким глазам нос добавится. Носом любую залогу почуешь. Кто чесноком пахнет, кто сыром и луком, или лошадиным потом, кто своим – на полверсты разит, и все пахнут дымом.

Сашко знал, но закивал, соглашаясь.

– Любишь вдову, что ли?

– Люблю, – прошептал Сашко.

– Осенью тебе батька сосватает Екатерину Елизарову. К моему батьке приходил за советом.

– Дядька Микола… Да как же так. Да не могу я! Да она же рыжая! Сбегу! Вот тебе крест, сбегу! Нет жизни мне без Марфы.

– Молчи. Супротив слова батьки не смей! – Сашко при таких словах поник головой.

Билый смягчился, продолжил: – В поход иду я. Дальний и опасный. За море.

Он замолчал, поднял голову, словно проверяя блеклое утреннее небо, все ли звезды на своих местах. Петухи стали перекликаться.

У Сашка даже ладони вспотели:

– Господин сотник, возьмите меня. Христом Богом прошу! Глаз острый, рука твердая, в джигитовке не последний. Только боевого опыта почти нет.

– Опыт появится, – улыбнулся Микола. – Про зоркость твою наслышан – стреляешь на хруст среди молодежи первый. Наслышан, как прошлым летом через Мархотский перевал к Кабардинке трое суток без воды шли.

– Лето сухое было, все речки-родники высохли.

– Если бы ты не настоял вперед идти, может, и не вышли бы. Тут ведь дело не в том, что воды ни сзади, ни впереди не было, а ты убедил всех продолжать идти, не зная, что встретите черкесов, да еще мирных. Это Сашок – чуйка, она в нашем деле ох как важна.

– Просто свезло, да чего об этом, дядька Микола… К осени не вернемся? Не хочу на Елизаровой жениться.

– Нет, – твердо ответил сотник, – возвернемся не скоро. Через год, а может, и два. В Грецию пойдем, на Афон. Так что навряд Катюша Елизарова тебя ждать будет. Девка пригожая, замуж по годам пора. Не засидится.

– Так что, на богомолье пойдем? – не справившись с разочарованием, протянул Сашко.

– Истинную веру защищать! Турки, говорят, сильно расшалились – на монастыри покушаются, святых людей режут. Нет управы на них! Надо заставить бояться и чтить людей божьих.

Греки уже поднялись, трошки подмогнуть треба.

– Так это другое дело, – воспрянул юный казачок. – «Хотя насколько он меня младше, года на три, четыре?» – подумалось сотнику.

– А что, дядько Микола, может, и бусы там где продаются?

– Обязательно добудем тебе бусы, самые лучшие. Жемчуговые! Ты же знаешь, если казак чего захотел, обязательно добудет! – протянул сотник, вспоминая разговор вечерний с батькой Сашка. Тот в поход благословил с радостью, лишь бы от вдовьей юбки сына отвадить. «А тут любовь, оказывается, неземная». – Сотник вздохнул, продолжил: – «Плечом» пойдешь?

– Почту за честь. Вы не пожалеете, господин сотник! Вы же знаете, не один десяток раз меня «плечом» брали. И в плавни, и в горы. Только серьезно рубиться не доводилось. Так… постреляем и разойдемся.

– Значит, «голова» у вас умная была. В горах делить особенно нечего, ну а если в наших плавнях на абреков наткнулись, так они тоже не дурни, коль обнаружены – домой пятками засверкают, понимают, пластуны пока всех не упокоят, не успокоятся. Там, казаче, куда пойдем, плечо креста весь крест бережет.