Всего делов – взять каменную крепость, ну не крепость – крепостицу. Заклепать пушки, незаметно вывезти тяжеленный сундук на берег моря и сбежать от погони всего османского войска, лишенного законной оплаты за полгода. Зато даже о неудачной попытке сложат песни и детям сказки рассказывать будут о русских богатырях-пластунах.

Нужна мелко сидящая фелюга, но идти по морю с тяжеленным ящиком опасно, может перевернуться. Кроме того, лодка должна прийти, когда золото будет у нас, а турецкий корабль уйдет. Обычный в таких случаях казачий прием – спрятать в воде – здесь тоже не годится. Найдут, да и не решает этот способ ничего. Будет лежать сундук в другом месте, но не у нас.

Сречко тогда только в усы ухмылялся, поддевая:

– Пустой мешок тяжелее полного?

– То не наш мешок.

– А что в вашем мешке, думаешь, не знаю? Дома тебе небось не пробиться, а здесь только и разговоров: «Чет казаков Билого – то, чет казаков Билого – се». Если голову не сложишь, домой со славой вернешься.

Много сил стоило, чтоб лицо сохранить. Челюсти сжал так, что Грицко кашлянул, уберегая от необдуманных поступков. Таких разговоров мы не вели между собой никогда, но опытный налетчик проник в потаенное, и от этого почему-то стало стыдно.

Когда отец отбирал казаков для отряда, то просил сопровождать до Афонского монастыря, чтоб сын исполнил обет, якобы матушкой даденный. Про восстание в Греции он уже прослышал.

– Собирайся, Миколка, в свой поход. Пока ты сотник, по нашим плавням грязь пластаешь, твою мечту в Петербурге никто не услышит, да и здесь продвигать тебя тяжеленько будет. Разговоры пойдут – Билый сынка тянет, а если героем из зарубежья вернешься… – тут мать рот ладонью зажала и вон из куреня, батька даже бровью не повел, – а ты героем вернешься! Ну если казаков всех не растеряешь и чего на шашку добудешь, то подъесаулом станешь. Это за год-полтора. Дальше моя забота, и ни одна собака не гавкнет. Батько Швырь с тобой пойдет, Гамаюн, Василь Довгий, остальных сам отберешь из молодежи. На советах всех слушай. Учти, каждый простую каменюку по-своему видит. В бою командуй без сомнений, ну да если б не был в тебе уверен, не послал бы. Нехай и в Европах про пластунов услышат.

Сказал просто, обычным голосом, как будто не в неизвестность посылал, а в родовой хутор. На улице чего-то делили куры, мукал теленок, требовал мамку. У казака в глазах мир крутился. Мимо хаты в поводу вели лошадей два оружных казака, начинался обычный день казачьей станицы. Через пару дней она останется только в памяти. Станица-то никуда не денется, а вот пластунского сотника Миколы Билого в ней не будет. Суждено ли вернуться. Исповедаться нужно на дорожку и благословения испросить у батюшки.

3. Дозорный Сашко Гулый

Станица

Сереет в предрассветном свете беленый потолок. В углах темные пятна от пучков чабреца. Подушка пахнет лавандой и Марфочкой. Хорошо-то как!

В полумраке Марфа потянулась. Обдала дыханием горячим, наградила поцелуем страстным. Перехватило всего, скрутило. Что за баба. Сердце учащенно забилось. Не открывая глаз, потянулся губами, но нашел пустоту. Марфа рассмеялась. Сидела уже в постели, скручивала волосы в узел, заколола деревянным гребнем. Глаза озорно блестели. В губах пухлых, расцелованных за ночь, еще один гребешок на два зубца, словно преграда какая-то. Сашко попытался притянуть к себе Марфу, но та ловко увернулась. Плечико ночной рубахи завлекательно соскользнуло. Однако без помощи его рук рубаха сама не оголит полную грудь с темными кругами и крупным соском. По ночам он иногда, теряя голову, слишком сильно прикусывал этот волшебный сосок, и после возмущенного стона старался зализать боль, еще больше теряя связь с окружающим миром. Женщина замерла, прислушиваясь к чему-то. Запели первые петухи.

– Пора тебе.

– Успею.

– Увидит кто, брехать будут лишнее.

– Та нехай, – Сашко пожал плечом и вытянулся на кровати во весь рост, давая понять, что никуда не собирается уходить.

– «Нехай», – передразнила Марфа, – ты парень молодой, женишься по осени, а я – вдова честная, мне лишних разговоров не надо.

– Тю, – протянул Сашко, – жениться по осени? Так невесту еще сосватать надо.

– Погоди, узнает Кириллыч, что ты по вдовам бегаешь – зараз сосватает.

– Не по вдовам, – насупился Сашко, – мне ты люба, Марфа. Краше тебя нет никого.

– Заладил. Брехло.

– А вот и не брехло, – загорячился Сашко. Щеки его заалели. Марфа от души расхохоталась. Не удержалась, запустила руки в волосы, подергала за волнистый чуб. Навалилась грудью, смотря в глаза.

– Не брехун?

Сашко отчаянно затряс головой, потом сказал виновато:

– Я ведь цветы тебе принес, только забыл их на лавке.

– Так цветы до того дарят, а не после. Всему тебя учить, что ли? Какие хоть?

– Белые. А пахнут-то как.

– «Белые», – передразнила Марфа. – Злодейски под чужими окнами добыл? Или ромашек в поле нарвал?

– В поле, – признался Сашко, – с вечернего водопоя ехали, а они стоят и так пахнут… Тобой пахнут.

Марфа не удержалась, тихонько стукнула по плечу, сказала громким шепотом:

– Ну, неси, а то дети проснутся, скажут, что леший снова приходил да на лавке цветы оставил. Низки сделают. Я же голову сухой ромашкой мою. Так что и приятно, и полезно.

«От бабы, чего только не придумают! Голову, и то не просто, а каким-нибудь кандибобером моют!» – подумал казак.

– Принести? – приподнялся на локте Сашко.

– Неси! Одевайся уже. Торопись.

Только Сашко не послушал, некогда ему было, в белых кальсонах и выскочил на улицу. Дверь хлопнула. Марфа покачала головой, улыбаясь: чумной, так и сгореть от любви может, впрочем, такая мысль грела женское сердце. А Сашко кинулся к покосившейся от времени старой лавке и вдруг замер истуканом. Переступил с ноги на ногу. Выпрямился. Высокий, худой. Гордый. Готовый ко всему. Черный кот, увидев его, выгнулся дугой на острой тычке плетня, принимая вызов, зашипел, царапая в щепу крепкую орешину, не удержался, сорвался и сиганул в лопухи с обиженным мяуканьем.

Под шелковицей на лавке с букетом цветов в руке сидел сотник Билый. Курил, прикрывая большим пальцем огонек трубки. Если бы не острый взгляд, с рождения Богом подаренный, и не заметил бы в тени человека. Размыт в предрассветных сумерках.

– А штаны где? – сотник, кажется, удивился. И Сашко был готов поклясться, что в сумраке утра увидел мимолетную улыбку пластуна. Воображение дорисовало, как гаснет она в пышных пшеничных усах.

– К Марфе? – задал свой вопрос молодой казак и на деревянных ногах прошел к скамейке, присел рядом, не глядя на сотника.