меня любит – голова до сих пор кругом. Это навсегда.

– И стреляет лучше, чем охотник, и винтовка знакома? – серьезно спросил Грицко, не разделяя юношеского напора. Волнение у Сашко немного улеглось.

– Научил, может, кто…

– Что думаете? – спросил Микола у казаков.

– Пытать, – резонно сказал батька Швырь, – узнаем все.

– Не дам пытать, – горячо возразил Сашко, – я же люблю ее.

– Ну-ка, замолчь! Не дам… Ты видишь ее с утра. Вечером она тебе уже у ручейка отдалась, чтоб тайну свою скрыть, когда поняла, что раскрыта. Гриць, ты что думаешь?

– Засланная. Только не пойму, кем и зачем.

– Так спросим, – пожал плечом Швырь. Губы у Сашко затряслись. Микола вздохнул.

– Ладно. Будем наблюдать. Спросить всегда успеем. Бабу в отряде не утаишь. В поход дальний точно не возьмем, раньше раскроем. Как, други?

– А може, визьмем, тильки недалече, – и Швырь пропел строчку из песни «Пидманули Галю, забрали з собою».

– Я с нее глаз не спущу! – заверил Сашко.

– Вот этого я больше всего боюсь, – пробормотал сотник и полез в карман за трубкой. Как быть? Если бы просто переодетая баба, сбагрили бы без шума, и вся недолга, но, зная Сашко, не верилось, что на одном разе он остановится, а это уже совсем другое дело. Серьезное. Мало того что отряд с девкой, неважно, сколько человек с ней спит, превращается в шайку. Тут скоро и дружбе казачьей конец. Провала всего похода нельзя допустить. Зачем она здесь, хлопцы выяснят, только это не главное. Изгнать, и как можно быстрее. В старые времена казаки постановили бы сегодня же Сашку зарезать девку. Теперь времена другие, французы это называют гуманизмом.

5. Тайное послание

Сашко торопился, то и дело погоняя жеребца. Ранним утром слабо стелился по земле туман. Между копыт коня неожиданно запрыгал заяц, хотел перебить его нагайкой – да недосуг. Живи, ушастый. Предчувствие не обмануло. Уже подъезжая к лагерю, увидел, как из секрета поднялся сотник. Вид его ничего хорошего не предвещал. В руках командир крутил трубку. Метров за пять Сашко спешился и к сотнику подошел, ведя коня под уздцы.

– Сашко! Ты где был?

От грозного окрика казак вжал голову, словно оплеуху получил.

– Так в селе. Вдову навестил, – честно признался Сашко.

– Что за вдова? – сразу понизил голос сотник, явно ничего не понимая. А казалось, что все знают и посмеиваются. Даже Вук Сречко, и тот лыбился всегда при встрече.

– Вестимо кто, вдова Фиалка. Ух и красивая, господин сотник, – блаженно зашептал Сашко, видя, что командир рядом шагает и как-то растерянно затылок шкрябает. Наверное, комар укусил.

– Вдова?

– Да, дядька Микола. Очень красивая вдова, – протянул казак, – не подумай чего. У нас по любви.

– Что?! Опять?

Сашко погладил морду жеребца, успокаивая животину, вздрогнувшего от рыка сотника.

– Почему опять? – растерянно спросил Гулый. Он искренне не понимал чужого возмущения.

– Ты же клялся, что Марфу любишь!

– Так и люблю! Только где она? В станице ждет, а эта под боком.

– Сашко! Ты же нам все дело провалишь со своей любовью. У тебя какой наказ был? Крутиться у переодетого мальчика, втираться в доверие. Ты там должен венки плести и правду узнать. А ты?

– Что я?

– Опять по вдовам бегаешь!

– Так только к одной. Истинный крест говорю, – Сашко перекрестился. – Я что, дядька Микола, не понимаю, какое у меня важное задание? Да и люблю я Беляну больше всех. Уж как она мне в душу запала. Все выела, только у Фиалки и забываю эту занозу, – казак закручинился и поник кудрявым чубом. – Аж слезы из глаз, как вспомню.

И Микола на самом деле увидел в чужих глазах слезы. Однако не удержался и недоверчиво спросил:

– Кто такая Беляна?

– Так мальчишка переодетый. Втерся к ней – ближе некуда. Любит меня сильно. За руку так держит! А пальчики нежные. Так и дрожат. Целовал бы и целовал. Как в глаза мои посмотрит…

– Сашко! Заканчивай ты с этими глазами! Выпорю! Ты же не нехристь басурманская, во Христе живешь, а заповеди не блюдешь.

– Заповеди все блюду, вот вам крест, господин сотник, – горячо закрестился молодой казак, – у меня все по любви. Да по какой! Я перед Богом чист.

– Ты перед всеми чист должен быть и голову всегда ясной иметь. Пока у тебя ничего не получается. Другая голова думает. Не хватало нам войну с селянами из-за тебя начать. Не разорвись на части. Одни вдовы на уме.

– Так ведь слаще вдовьей любви нет ничего, – искренне возразил Сашко.

Конь одобрительно фыркнул и мотнул мордой, отгоняя мошкару. С полуслова понимал хозяина. Казак потрепал друга, с опаской поглядывая на сотника – гроза еще не миновала.

– Беляну с похода привезу, – осторожно сказал он, – батька рад будет.

– А уж Марфа-то как обрадуется, – не удержался чтобы не съязвить Микола, хотя мысль о батьке ему понравилась – выходило, что один наказ выполнил. Забудет парень о чужом привороте. Появятся другие заботы. Или нет? Такой вряд ли забудет. Сотник вздохнул. Да и с лазутчиком не все так просто, в любой момент рука может дернуться к шашке, и не станет невесты у молодого казака.

– Марфа поймет! – поспешно возразил Сашко. – Она добрая и ласковая. Понятливее бабы я не встречал!

– Вся ее доброта враз закончится, как только ты жену с похода привезешь. Ладно, не о том я. Пока ты по вдовам шатаешься, проследили мы твоего хлопчика. Под утро лазутчица схрон сделала. Грицко и Швырь ждут гостя в засаде, но утро уже. Так что сегодня вряд ли кто появится. Побоится засветло у лагеря крутиться.

– Да как же так! Не может этого быть! Какой схрон?! Может, просто тряпицу какую женскую зарыла?! Как под утро? Она ж в селе собиралась переночевать. Я поэтому к вдове подался. Не дает мужское естество спать. Кручусь с бока на бок по полночи.

– Может, и тряпку. – Микола покрутил головой, не желая враз развеять чужие наивные догадки. – Только такие мысли у тебя возникли, и больше ни у кого. У остальных – веры к твоей зазнобе нет. А вот какой схрон и что в нем – узнаем. Ты же до завтрака займи Беляночку и глаз с нее теперь не спускай. Понял? Ни под каким предлогом. – Сотник остановился. Замер и казачок. Конь неуверенно переступил с ноги на ногу, топчась на месте. Встряхнул длинной шеей. «Нет. Показалось. Ведь не дошло до него еще. Прости, Господи, душу грешную. И воин удалой, а как дело баб касается, так совсем дуреет казаче. Может, перерастет, если