– За руку можешь держать, не отпуская ни на минуту, – сказал Микола, пожимая плечом, – Можешь сказать, что ревнуешь. Если будет спрашивать, куда пойдем и когда, говори, мол, только атаман и его есаулиц Гамаюн знают. А вдова твоя ненаглядная не интересовалась?

– Спытала как-то. Ну я ей, мол, мое дело казачье. Прикажут – мешок за спину, винтарь на плечо, короче «Я. Есть! И бегом». Больше таких разговоров не было.

Билый сдвинул папаху на глаза и зашагал по широкой тропе от лагеря. Даже засвистел что-то. Не разобрать.

– Какой этот новик актер?! Теля с причиндалами, – пронеслось у сотника, и, сам не зная почему, улыбнулся в усы. Надо было еще знаками обменяться со Швырем, а тот, в свою очередь, должен был известить Грицко об окончании сидения. Сашко же продолжал истуканом стоять, машинально оглаживая коня. Прикидывал и размышлял над словами командира и наконец ляпнул вдогонку:

– Да как же мне…

Сотник услышал. Обернулся. Развел руки в стороны, махнул. Мол, не знаю, сам решай, и зашагал дальше по делам.

Швырь огляделся по сторонам настороженно. В низине лагерь спал. Крохотные фигурки крючковато лежали возле потухших костров. Легкий дымок курился над углями, ветер слегка теребил пологи офицерских палаток. Девчонка больше тоже не двигалась со своего места. Появившийся Сашко разберется с жеребцом, устроится возле девицы. Хотя какая она девица, Швырь в сердцах сплюнул. Поднялся. Пошел к ведру напиться. Долго стоял, запрокинув голову, утоляя жажду. Пока черпак не опустел. Снял с головы папаху, вытер лицо. Грицко, принимая эстафету, хорошо видел знаки Швыря, но не торопился. Выжидал, тянул время, прекрасно понимая, что сегодня уже никто к схрону не подойдет. Скорее это будет завтра, к утру. А то и тогда, когда они свернутся с насиженного места.

Он находился к чужому схрону ближе всех. Видел потаенное место, размышляя, куда могла девчонка засунуть послание. Думал, что может быть в нем, и все больше склонялся к мысли, что Швырь прав, и пора серьезно браться за лазутчицу. Кубыть потом поздно будет. Беса надо убивать на корню, не давая возможности ему вырасти. «Чья она помощница? За кем стоит? За турками? Нельзя недооценивать хитрость врага. Так многие гибли. Неужто все-таки за османами? Захотели выдавить занозу из задницы, и где-то близко на подходе эскадрон регулярных войск. Возьмут на пики, и не уйти. А что. Вполне может быть. За золото купили отчаянную девчонку да заслали в лагерь. Таких, как она, по лесам много шастает. Хватай за руку и вешай на дереве или посылай на смерть. В любом случае турки в выигрыше – одним разбойничьим отрепьем меньше». «Разбойничьим?» – замер от мысли Грицко. Перестал дышать. Больно ему не по нраву Сречко был. И хоть смеялся тот, и лез в друзья, обнимаясь, и в вылазках старался на глаза попасть, но не лежала к нему душа. Пах, как мясо гнилое. При каждой встрече Григорий омерзение испытывал. И стрельнуть хотелось. Непонятно, зачем атаману разбойника так близко рядом держать. И Гамаюн с ним бражничает. По полночи в таверне вдвоем сидят. Бандит, он и есть бандит. Такого ничем не исправишь. «Так что? За Вуком Сречко? Из шайки одной? Смотрит и он за нами, как и мы за ними?» Не вязалось одно только: никак Волчара не обозначал знакомство такое. Да и зачем девке схрон делать, если он хоть и набегами, но постоянно бывает в лагере. Могут же общаться. Для чего раньше времени так рисковать собой? Кажется, настала пора разгадок.

Грицко, осторожно поднявшись, стал спускаться с горы к потаенному месту, стараясь лишний раз камень не потревожить. Подходил медленно. Тщательно запоминая каждую мелочь. Замер, осматривая землю вокруг кустов крапивы. Присел на корточки. Камни есть, но все одного цвета. Ничего пыль не потревожило. Каким бы легким девичье касанье ни было. Внимательно осмотрел высокие заросли крапивы. У одного стебелька листья немного опущены. То ли ветер примял, то ли движение чье очень осторожное. Грицко вытащил нож и лезвием тихонько раздвинул крапиву. За густыми мохнатыми сочными листьями в самой середине зарослей скрывалось птичье гнездышко. С ходу и не поймешь – искусственно подвесили или птицы построили. Вон и скорлупка в траве валяется. Все продумано. Грицко погладил пух в гнезде, и пальцы тотчас натолкнулись на тугой сверток. Небольшой подарок. Казак сжал в кулаке платочек. Резко поднялся и зашагал к месту сходки, где должны ждать Микола и Швырь.

Со стариком подошли с разных сторон чуть ли не одновременно. Сотник уже сидел у ветвистого дерева и лишь коротко кивнул. Грицко разжал ладонь, показывая сверток. Микола снял папаху, и стали бережно разворачивать, сохраняя полное молчание. Даже Швырь перестал тяжело дышать, затаив дыхание. Он и первым нарушил молчанье, тяжело выдохнув:

– Во зараза! Что это?!

– Тихо, – оборвал старого казака сотник. В развернутой тряпице лежало несколько вещей: гильза от русской винтовки, две пули от турецкой, обломок женского деревянного гребешка, где крайние два зубчика нарочно или случайно изменили – один надломан больше чем наполовину, другой опален в костре полностью, – и изломанный цветок с листьями уже пожухлыми.

– Це шо? – спросил Швырь, подслеповато щуря стариковские глаза.

– Фиалка, – ответил Грицко и равнодушно пожал плачами.

– Назад нужно вернуть, не то поймут, что мы знаем, придумают другое место.

– А может, попутаем малость. Гильзу русскую положим, а пулю одну османскую и цветок другой, – предложил Швырь. Микола покрутил головой, отгоняя мушку. Назойливая, она никак не хотела улетать.

– Вдову, у которой Сашко перину проверяет, Фиалкой зовут. Непонятно. Про пули ясно. Да, Грицко? Казак кивнул, соглашаясь:

– Тут и нечего думать. Наша гильза – русских боеприпасов мало, турецкая пуля, наоборот много. И так понятно. Давно в походе. Поистрепались. Пополняемся всегда турецким боеприпасом.

– Нет, тогда по одной хватило бы. Тут два к одному. А баба тут причем?

Швырь сдвинул папаху – упрел. Сел на траву, скрестив ноги по-турецки, рядом с сотником. Осторожно взял в руки обломок гребня.

– А це шо таке? Я с пулями тоже не все понял.

– Погодь, – остановил его Билый. – Давайте решим с фиалкой. Кто что знает.

– Цветок в горшках, – старик хлопнул по колену, – бабам радость!

– То так, – согласился Грицко, – но я видел и кусты в горах. И в селах под окнами. Пахуч очень. Махровые цветочки бывают, яркие. Разные. За это любят. Я слышал, что зовут его еще Анютины глазки.

– Глазки? – Микола задумался. Швырь покосился на папаху с предметами. У этой несчастной фиалки точно глазок не было.

– Не думал, что на старости лет