Было стыдно за то, что мою голову не покидают подобные мысли. И от этого становилось еще все более хреново. Во мне боролась ответственность за малыша, который не виноват в бесшабашности родителей, и обида на мир и себя, за эту же бесшабашность.

Стало фиолетово на то, что происходит в компании. Я приходила в офис, делала вид, что занимаюсь делами, и с такой же тяжестью на душе, как пришла, уходила домой.

Старалась не показывать Максиму, что со мною что-то не то творится, и, слава богу, малыш и сам не давал мне возможности грустить и расстраиваться. Мое единственное маленькое солнышко, которое согревало своим светом и на время успокаивало. Даже когда ревновала его к Глебу — все равно, улыбалась и умилялась, глаз не могла отвести, наслаждаясь его непосредственным счастьем.

Но как только Максим скрывался из поля зрения, тут же накатывали равнодушие и усталость. Я изо всех сил старалась бороться с ними, понимая, что так нельзя… Но от этой борьбы становилось лишь только хуже: мало было отвращения к себе самой, не способной принять свою беременность, еще и понимание собственной слабости добавлялось. Хотелось выть. Но выть — нельзя, родных испугаю. Рыдания тоже не могла себе позволить. Оставалось лишь смотреть по ночам в потолок, кусая костяшки пальцев, притворяться спящей, когда Глеб внезапно пошевелится, а утром вставать еще более несчастной и разбитой.

— Настя, что происходит? — этого вопроса я ждала и боялась. И каждый день радовалась, что вот сегодня он не прозвучал. Но однажды Глеб его задал. Он, как и я, отчего-то мучился бессонницей, и в какой-то момент понял, что лишь притворяюсь спящей.

— Ничего… — ведь, на самом деле, ровным счетом ничего плохого не случилось. Кроме того, что я сама себе накрутила. — Все нормально, спи, Глеб.

— Не обманывай, пожалуйста. Я вижу, что ты чем-то обеспокоена. — Он приподнялся, подбил поудобнее подушку.

И как рассказать, что я несчастна? Когда должна быть порхающей и цветущей?

— Не обращай внимания. Гормоны, наверное. У беременных бывает и не такое. Скажи спасибо, что кирпичи не грызу и не прошу понюхать бензинчика на ночь.

Шутка не прокатила, он все так же оставался серьезным.

— Настя, у тебя какие-то проблемы со здоровьем? Чего я не знаю? Не молчи, скажи, пожалуйста! — Глеб хорошо прятал страх, но он все равно сквозил в каждом слове.

— Со здоровьем все нормально. Я недавно сдавала анализы. Все просто отлично, можно в космос лететь. Даже в моем положении.

— Настя, не заговаривай мне зубы, пожалуйста. Ты совсем перестала улыбаться, даже когда я специально стараюсь тебя рассмешить! В чем проблема?

— Проблема — в моей голове.

— И что же в ней происходит, не поделишься?

— Я не хочу рожать, Глеб! — Все. Вырвалось. То, чего так боялась, и что так хотела сказать. Теперь оставалось наблюдать, как он встает, одевается и уходит. Никакой иной реакции я просто не ждала.

Но я ошиблась. Он не сделал ничего из того, что должен был. Все так же лежал рядом и прямо смотрел на меня. Темнота в комнате — она лишь кажется преградой для внимательных глаз. Стоит немного привыкнуть, и все становится прекрасно различимым.

— Почему? — похоже, он долго обдумывал, что сказать. И спросил о самом важном.

— Потому, что так неправильно, Глеб! Ты понимаешь? Неправильно делать так, как получается у нас! И ладно бы, первый раз — по неопытности, молодые были, глупые, не понимали, что творили. А сейчас…

— Ты меня любишь? — остановил поток моих истерических выкриков одним вопросом.

— Да.

— Я тебя тоже люблю. Скоро поженимся. В чем проблема? — он рассуждал, как любой нормальный человек, которому не понять моих сложных, скорее всего — надуманных — доводов. И от этого было еще более хреново и стыдно.

— Я не хочу быть беременной, особенно — на последних месяцах. Это тяжело и больно. И рожать — вообще капец, какая жуть. И потом первые полгода — это ад бессонный. А следующие полтора — тоже ад, но только другой… Я снова туда не хочу! — эти откровения прорвались уже сквозь всхлипы. Стало так жалко себя и так обидно, что вот я должна мучиться за двоих, а он — пару раз получил удовольствие, а потом готовых уже детей видит.

— Черт. — Теперь он не выдержал. Сел на кровати, повернулся ко мне спиной, свесил голову на ладони. — Откуда я мог знать, Настен, что так будет? И что тебе… Все было реально так плохо, да?

Глеб обернулся, глядя встревоженными глазами. Схватил меня за руки, потянул к себе, усадил на колени, покачивая, грея дыханием. Вроде бы, и полегче стало от этого. Но до конца не отпускало.

— Тогда не казалось, что прямо совсем беда… Просто жила в этом, воспринимая как данность. Все мысли были только о том, чтобы Максим хорошо себя чувствовал. Лишь когда стало проще и легче немного, я оценила, как тяжело было сначала… Ну, и все так живут, наверное. Дети нелегко даются, Глеб. Иначе не бывает…

Он молчал, ожидая продолжения.

— Просто я не хочу сейчас повторения этого, понимаешь? Не хо-чу! Я пожить хочу нормально. Спокойной, радостной, беззаботной жизнью. А теперь — вот. Опять. И безумно стыдно за это. И ничего поделать не могу. И я просто безумно устала…

— Настюш… — щекой, прижатой к шее Глеба, я чувствовала, как дернулся его кадык. Раз, другой, еще несколько. И лишь потом он заговорил. — Чем тебе помочь, скажи? Я все сделаю, только пока не знаю, что нужно?

— Я и сама не знаю, Глеб. Буду дальше с этим жить и мучиться. — Слезы прошли, рыдания не давили. Но нельзя сказать, что стало намного легче: раньше я одна страдала, теперь и Глебу добавила головную боль.

— Не надо мучиться, Настя. Мы что-то обязательно придумаем. А сейчас — давай, я тебя по спинке поглажу. Может быть, быстрее уснешь…

И он придумывал, старался, порой казалось, что творил невозможное: уставший, еле живой после сложных встреч и переговоров, он забирал меня с работы и вез развлекать. До тех пор, пока я не заартачилась, потому что меня тошнило от выставок, кафе, кинотеатров и прочих видов досуга, которые Глеб устраивал. На выходных мы брали с собой Максима и тоже развлекались. Вернее, Макс визжал и пищал от восторга, а мы делали вид, что нам тоже хорошо.

Но моя бессонница не прекращалась. Так же, как и дурные мысли, роящиеся в голове. Днем и вечером, когда все время было чем-то занято, становилось легче, ночью же просто хотелось умереть.

В одну из таких ночей я на время забылась тревожным сном, когда не можешь отличить явь от сновидений. Очнулась — Глеба рядом не было, хотя засыпали мы в обнимку, вдвоем.

Босиком побрела на кухню — только там был виден неясный свет. Глеб сидел за столом и смотрел в монитор ноутбука. Но, судя по всему, смотрел давно и бессмысленно.

Только сейчас я заметила, как он осунулся и словно повзрослел на пару десятков лет. И дело не в освещении. Он был совсем не похож на моего привычного, энергичного и уверенного в себе Глеба.