— вспоминала она. К своему ужасу, она также узнала, какое положение занимала женщина в столице кино. За столом, где она пыталась уловить как можно больше разговоров, когда Уильямс не рассказывал о себе, она слышала разговоры мужчин, и говорили в основном мужчины. Женщины улыбались, прихорашивались, кивали, изучали свое отражение в зеркалах своих косметичек. Мужчины говорили о том или ином собрании, о том, кто там был, и все по именам — «Джек», «Джо», «Ник», «Сесил», «Сэм», «Чарли», «Дэррил», «Дэвид», «Лью», «Даг». Потом кто-то добавлял, почти в качестве послесловия: «И, конечно, обычные жены». На этом званом ужине Фрэнсис Голдвин решила, что бы ни случилось, она не позволит себе стать еще одной «обычной женой» Голливуда.

Потому что, подобно польскому кронпринцу, которого он наблюдал в юности на улицах Варшавы, Сэм Голдвин теперь категорически отказывался носить с собой деньги. За него это делала Фрэнсис (даже когда они были помолвлены, ей приходилось платить за все, где требовались наличные). Теперь она стала вести его счета, выписывать чеки, балансировать книги, в которые уже пятнадцать лет не заглядывал ни один бухгалтер. Хотя он всячески старался держать в секрете от нее свои игорные долги, ей обычно все равно удавалось узнать о них и незаметно проследить, чтобы они были погашены — кардинальное правило Голливуда гласило, что игорные долги человека должны быть выплачены раньше всех остальных. Она провела ряд встреч с мистером Джаннини в его банке. Когда одна из подруг Сэма пригрозила неприятностями, Фрэнсис так же спокойно откупилась от нее бриллиантовым браслетом от Картье — «Не слишком дорогим. Я хотела сэкономить наши деньги». Сэм стал приносить домой сценарии фильмов, чтобы она их читала, и когда она критиковала их, он критиковал ее критику. Они спорили, но чем больше они спорили, тем больше Фрэнсис Голдвин узнавала о кинобизнесе.

На студии она стала замечать примеры расточительства и расточительности и предлагала методы сокращения расходов. Светильники, которые раньше оставляли гореть на всю ночь, было приказано выключать в конце рабочего дня. Пышные гримерки звезд были разделены, чтобы более экономно использовать пространство. Бюджеты на фильмы были сокращены, зарплаты сдержаны. Она также следила за техническим обслуживанием студии. Обнаружив неисправную сантехнику в мужском туалете, она тут же ее ремонтировала. Когда протекала крыша, она ее чинила. Словом, она делала то, о чем ни одна голливудская жена даже не мечтала.

Самое главное, что в неизбежных внутри- и межстудийных драках и стычках, которые постоянно вспыхивали, когда рога сцеплялись, а головы сталкивались, именно Фрэнсис хладнокровно брала на себя работу по латанию треснувших черепов. К тому моменту продюсерская карьера Сэма Голдвина стала совершенно очевидной: он с трудом находил общий язык с людьми, с которыми работал. Когда возникали трения, и казалось, что Сэм вот-вот взорвется, именно Фрэнсис Голдвин вступала в игру, чтобы тактично и дипломатично сгладить ситуацию. Осознавал он это или нет, но Фрэнсис Голдвин управлял Сэмом Голдвином. И, независимо от того, знал он об этом или нет, женившись на ней, он приобрел свой самый важный деловой актив. Хотя она всегда скромно отрицала это, вполне возможно, что, если бы не она, Сэм Голдвин потерпел бы полное фиаско как продюсер. Он занимался делом, к которому не подходил по темпераменту, поскольку оно требовало сотрудничества и координации. Этого он никогда не смог бы сделать. Но она смогла. После женитьбы на Фрэнсис Сэм Голдвин больше никогда не выходил со злостью из зала заседаний или совещаний. Когда он хотел сделать ей комплимент, он говорил ей, что она напоминает ему его первую жену, его сказочную принцессу. Она отмахивалась от него, понимая, что это неправда.

Тем временем Фрэнсис Голдвин все еще хотела, чтобы у них был дом, и, когда она не была на студии, она занималась поисками участка. Как обычно у Сэма Голдвина, не хватало свободных денег, но Фрэнсис удалось наскрести некоторую сумму, и уже через несколько месяцев она нашла участок на вершине холма с видом на Лорел Каньон в Беверли Хиллз. С холма открывался потрясающий вид: через долину, сквозь низкорослые кипарисы, виднелся Пикфэр — дом королевской семьи Голливуда, Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд. На ровном участке можно было разместить обязательную площадку для игры в крокет. Продавец участка хотел получить за него семьдесят пять тысяч долларов. Но Фрэнсис — «я его ублажила» — купила его за пятьдесят две тысячи. Она руководила проектированием и строительством дома, а затем его меблировкой и оформлением. Сэм купил картину, которая, как ему сказали, была «подделкой под Пикассо». Фрэнсис изучила картину и, к своему восторгу, обнаружила, что это настоящий Пикассо. Картину повесили на стену в гостиной.

На протяжении всего строительства дома Сэм не проявлял особого интереса к проекту и был занят съемками фильмов. Более того, к моменту завершения строительства, когда дом был готов к первой годовщине свадьбы и Голдвины могли переехать в него, Сэм даже не посетил строительную площадку. Теперь дом был закончен, вплоть до мельчайших декоративных деталей, включая пепельницы, и Фрэнсис повела мужа осматривать их новое жилище. Он ходил по большим просторным комнатам, смотрел озадаченно и ничего не говорил. Он поднялся по изогнутой лестнице на второй этаж, где Фрэнсис предусмотрела один причудливый штрих, который, по ее мнению, мог бы его позабавить: на каждом из белых полотенец Porthault в ванной комнате она заказала вышить маленькую желтую золотую рыбку, чтобы напомнить ему о его прежнем имени. Она ждала внизу его реакции. Вдруг сверху раздался взрыв. «Фрэнсис!» — закричал он. «В моей ванной нет мыла!»

«Это было совершенно типично для него», — говорила позже Фрэнсис Голдвин. «Его первой жене, должно быть, было ужасно скучно с ним. Он был ужасным человеком. Но я любила этого ужасного человека».

Голдвин любил говорить, что его интересовало только производство «качественных» фильмов. «Качество» и «хорошее, чистое семейное развлечение» были двумя его главными девизами. И в значительной степени он был верен своему слову, создав такие вехи кинематографа, как «Вечный город», «Стелла Даллас» — сначала в 1925 г. как немой, а затем, в 1937 г., как звуковой фильм — «Додсворт», «Эрроусмит» и «Грозовой перевал». Он любил говорить, что одна из его целей в жизни — доказать, «что в кино можно делать прекрасные вещи, чистые вещи».

Мейера Лански также интересовало качество. Подобно тому, как он, обладая снобистскими наклонностями, предпочитал держать «высококлассные» игорные казино в подсобных помещениях шикарных курортов Кэтскилла, а свою бутлегерскую продукцию предлагать более солидным «спикесам» и ночным клубам, а не