Есть ли другие варианты?

Только один.

Лужин.

Этот неразговорчивый московский майор обладал двумя качествами, очень важными для Дмитрия: не имел к нему ничего личного и, несмотря на звание, мог влиять на Коваля. Где там – точно влиял. Находясь здесь, в Бахмаче, Лужин выполняет прямой приказ Берии. Офицер с такими полномочиями мог быть в каком угодно звании: перед ним любое местное гебешное – и не только! – начальство готово стоять по стойке «смирно».

Майора Лужина больше заботит выполнение задания Лаврентия Павловича, чем непонятные счеты начальника областного УМГБ с начальником бахмачской милиции. Этот даже выяснять ничего не станет, собственное дело важнее. Видел Гонта еще один плюс для себя: Лужин не мог вернуться в Москву ни с чем – уж лучше сразу здесь застрелиться. Поэтому, считал Дмитрий, договариваться надо именно с московским майором, через голову Коваля.

Просить у него если не защиты, то хотя бы прикрытия в обмен на информацию о том, как и где можно попытаться вычислить Ржавского с его трофеем. И кто способен это сделать, не привлекая лишнего внимания.

Правда, пойти на это автоматически означало сыграть на стороне МГБ против военных.

Полулежа на холодном грязном тюремном полу, Дмитрий Гонта признался себе: черт его знает, вдруг прав Ванька Борщевский. Не знает ничего товарищ Сталин. Узнает – непременно вмешается. Да и сам Георгий Константинович не тот человек, чтобы вот так просто дать себя объегорить.

Сразу же пронзила другая, еще более крамольная мысль: а пусть разбираются дальше между собой. Ему не хотелось умирать вот так, между молотом и наковальней.

Боль возвращалась.

Не уходила никуда, просто мысли отвлекали. Теперь же, определившись, Гонта сполз по стене еще чуть ниже. Надо полежать немного. Совсем немного, пусть силы вернутся хотя бы частично. А потом – стучать, звать охрану.

Требовать Лужина.

Ясно, сперва найдут Аникеева. Тот доложится Ковалю. Но рано или поздно московский майор должен замкнуть цепочку.

Ведь именно он – на ее вершине.

… Строя в грязном полумраке камеры расчеты и планы, Дмитрий Гонта не знал и не мог знать: они уже нарушены.

И все оттого, что опасно слабым оказалось как раз нижнее звено той самой цепочки. Его значение майор не принимал – да и не мог принять во внимание…

– Кажись, ворочается.

– Ага. Очухается сейчас.

– Помочь?

– Смысла нет.

Этой фразой Павел Соболь очертил их с Иваном Борщевским общее отношение не к связанному Аникееву, а к ситуации в целом. Они не обсуждали случившееся – решили не тратить время на пустые разговоры.

Когда вернулись из города с новостями и почти готовым планом действий, застали дома испуганную, заплаканную Анну. Выслушав сбивчивый рассказ, поняли – все меняется. Бежать из Бахмача прямо сейчас она не могла. Другой возможности выяснить причину ареста Дмитрия, кроме как через ее свидание с мужем, у бывших разведчиков не было. Приносить Анну в жертву Аникееву никто не собирался. Отталкивать Аникеева сейчас тоже нельзя. Потому молодая женщина подыграла ему, понимая: капитан не оставил иного выхода ни ей, ни Ивану с Павлом, ни себе.

Сперва они еще пытались найти менее безопасное решение, чем нападение на офицера МГБ. Но пришли к очевидному: Дмитрия додержат в бахмачской тюрьме в лучшем случае до утра. Потом увезут, сперва в Чернигов, а дальше – в Киев. Выковырять его оттуда без посторонней помощи нереально. Делать ставку на помощь Жукова, как было с Соболем, глупо: связи со штабом Киевского военного округа ни у кого из них нет.

На войне все было ясно. Свои – за спиной, чужие – впереди. Перейдя линию фронта, разведчики знали, как и во имя чего надо действовать. Но стоило Павлу вспомнить военную азбуку, как появилась подсказка.

А именно: надо вести себя так, словно они за линией фронта, сказал он тогда Борщевскому. В тылу врага. Где главное – захватить «языка». Выпотрошить его на месте. И потом, с учетом полученных сведений, действовать дальше.

При других обстоятельствах Соболю, вероятнее всего, пришлось бы долго объяснять Ивану, что Аникеев – враг. Но теперь Борщевский согласился не просто с полуслова – с полунамека. Оставалось дождаться, когда появится капитан. Зная друга несколько лет, Павел даже побаивался, как бы тот не перестарался, не прибил до смерти похотливую сволочь, пристававшую к его бывшей жене и все еще крепко любимой женщине.

Вырубил капитана Борщевский.

Он связал руки пленнику его же ремнем. Соболь благоразумно взял пистолет Аникеева себе, затем мужчины выволокли бесчувственного капитана во двор, с трудом уложили тело в мотоциклетную коляску. Прикрыли шинелью, фуражку тоже прихватили с собой. Соболь лично убедился, что больше никаких вещей Аникеева в доме нет, и очень хотел верить – капитан никому не рассказал, куда и зачем пошел. Впрочем, главной проблемы это не решало.

А она заключалась в поисках ответа на резонный вопрос: что теперь со всем этим делать.

Нападение на офицера МГБ само по себе было серьезным преступлением. За такое могли застрелить на месте, как за совершенный теракт. А если не убьют, арест лишь отсрочивал смертный приговор. Который только чудо, сошедшее с небес, могло заменить на двадцать пять лет лагерей. Это, считайте, та же самая смертная казнь, только умираешь медленнее.

Допустим, рассуждали разведчики, никто ничего не видел. Ситуация от этого не улучшалась. Аникеева не тут же, но через несколько часов, ближе к ночи, непременно хватятся. Начнут искать, начальство пока не убралось из города. Сложить факты и вычислить, куда поведет след капитана, вряд ли займет слишком много времени. Бегством Анна однозначно выдаст себя. Так что Иван решил сразу, и Павел спорить не стал: она должна остаться дома. Если к ней придут, начнут спрашивать, а она заверит – Аникеева не видела, это поможет всем запутать следы.

Ладно. Пусть МГБ топчется на месте. Отпускать захваченного Аникеева нельзя ни при каких раскладах. Обсуждать варианты Соболь с Борщевским не собирались, хотя Иван заготовил, как ему казалось, неплохой ход. Но пока пленного нужно допросить, использовав максимально. Для этого подходило лишь одно место.

Они привезли бесчувственного Аникеева на мотоцикле Гонты в лес, в старую усадьбу. Вряд ли МГБ станет искать здесь кого-то в ближайшее время, сказал Павел. Ведь логово бандитов, место пожара и окрестности полностью отработали утром. Борщевский по понятным причинам не хотел оставлять Анну одну, но, скрепя сердце, согласился с Павлом – иначе никак.

Когда затащили пленника в дом, сперва хотели устроить в самом дальнем углу, под ведущей на второй этаж лестницей. Но Соболь передумал, молча кивнул наверх, и бесчувственное тело поволокли по ступенькам. Там затащили в первую же комнату. Что здесь было раньше, при владельце, никого из мужчин не интересовало. Главное – окна выходят на тыльную сторону, в лес.