Охота на маршала - Андрей Кокотюха

Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,

Вот и клятвы слышны – жить в согласье, любви, без долгов…

И все же на Запад идут, и идут, и идут эшелоны,

А нам показалось – почти не осталось врагов.

Окрестности Каменец-Подольского Апрель 1944 года

– Оружие не сдам.

Гонте стоило немалых усилий произнести эти слова спокойно.

Хотя внутри бурлило, клокотало. Могло взорваться в любой момент – и Дмитрий не пожалел бы. Все равно его участь уже наверняка решена.

Это читалось в глазах полкового особиста.

За начальником особого отдела водилась привычка смотреть на собеседника не отрываясь и не мигая. Казалось, он пытался соревноваться с жертвой – а вот кто кого пересмотрит, кто первый отведет взгляд. Так истребители в воздушном бою идут на таран. Но, скорее всего, особист гипнотизировал. Точнее, пытался гипнотизировать, чуть сузив глаза, буквально сверля ими визави, вгоняя в трепет, ступор. Даже парализуя.

Эту его манеру уже успели испытать на себе многие. За нее полкового чекиста окрестили Удавом. Очень удачно вышло: прозвище перекликалось с фамилией особиста – Вдовин. Принял он особый отдел чуть больше месяца назад, предшественник ушел на повышение.

Если глаза – открытая книга, то командир разведроты Дмитрий Гонта читал во взгляде начальника особого отдела свой приговор большими буквами. Со времени своего назначения Василий Вдовин успел выявить в полку с десяток неблагонадежных солдат и, что очень важно, офицеров. Главный обвинительный пункт Вдовина обычно сводился к фразе: «Распустил вас товарищ маршал!»

Речь шла, конечно же, о командующем Первым Украинским фронтом Георгии Жукове, невероятно популярном в войсках. Правда, Гонта старался не думать о том, что их маршал может себе позволить возражать лично товарищу Сталину. А такие слухи ходили.

И если кто забывался, позволяя себе вслух сказать, что Жукову, мол, даже Сталин не указ, – тому прямая дорога была в особый отдел.

Вряд ли Вдовин умел читать мысли. Хотя по лицам, кажется, научился. Гонте хотелось, чтобы этот капитан, которому не было еще и тридцати, прочел по выражению его лица, как он, боевой офицер, к нему относится. Но понимал: даже если до Вдовина дойдет, выводы он вряд ли для себя сделает. Ведь, похоже, совсем ошалел от собственной безнаказанности. И осознания беспредельной власти над бойцами и командирами. Однако в удавьих глазах особиста четко читался приговор, вынесенный им лично еще до передачи дела в трибунал.

Да и дела пока еще не было. Впрочем, за Василием Вдовиным не заржавеет.

– Не дури, капитан, – процедил он, не отводя взгляда и не опуская руки. – Давай сюда.

– Забери.

– Говорю же – не валяй дурака. Стану силой отнимать – хуже будет.

– Кому?

– Остынь, капитан. Сдай оружие по-хорошему. Как положено арестованному.

Сдерживать себя Гонте становилось все труднее. Дать бы ему сейчас в рожу, расквасить до крови, чтобы юшкой умылся, пару зубов своих, белых и ровных, на землю выплюнул. Тогда все решится сразу же. Отпадут всякие ненужные, откровенно лишние разговоры и движения.

Драка. С офицером НКВД. К тому же – явное нападение на сотрудника особого отдела. Это, в лучшем случае – разжалование в рядовые. Затем – штрафной батальон. Искупайте вину кровью, бывший капитан Гонта.

Пусть так.

Пускай даже убьют в первом же бою, когда штрафников бросят на прорыв, в мясорубку. Зато Дмитрий сделает то, что все это время хотел сделать каждый в его роте. Скорее всего, половина личного состава полка давно точит на Вдовина-Удава зубы.

Отпустить чувства сейчас, поступить, как душа просит, – получить глубокое удовлетворение. Но и признать поражение. Гонта же хотел еще побороться.

– Сам не дури, капитан. Ты сука, но мужик не глупый.

– В смысле?

– Наморщи ум, как говорит один мой взводный, гвардии старший лейтенант Борщевский. И сложи два и два, как советует всем другой мой взводный, гвардии лейтенант Соболь.

– У тебя в роте, как я погляжу, что не гвардеец, то умник.

– Не без того, – охотно согласился Гонта. – За линию фронта дурням нельзя. Немцы ведь не глупее.

– Вот, кстати, и расскажешь товарищам в особом отделе фронта, как читал своим подчиненным разлагающую лекцию о преимуществах противника. Понося при этом высшее руководство Красной Армии! – Особист моментально оседлал любимого конька. – Заодно объяснишь, почему завел подобные разговоры именно теперь, когда по всем фронтам ведется успешное наступление. И главное – это ты сам додумался, что противник сильнее, или повторяешь антисоветские мысли командующего фронтом?

– При чем здесь командующий?

– Который год в армии, капитан? Пора бы уразуметь.

– Чего ж я не уразумел, по-твоему?

– Командующий фронтом всегда прямо или косвенно имеет отношение к тому, какие настроения среди полковых офицеров.

– Не больно ли мудрено, капитан?

– Так сам же сказал – не глупый я мужик. Или передумал, я уже дурак, по-твоему?

Гонта стиснул зубы и решил отвести взгляд.

Ладно, пусть особист радуется маленькой победе. Сейчас Дмитрия всерьез обеспокоило другое.

А именно: как бы Вдовин не отпраздновал победу поважней. Ведь капитан, возглавлявший особый отдел отдельно взятого полка, только что вольно или невольно подтвердил – под Жукова, командующего Первым Украинским фронтом, понемногу, тихой сапой копают.

Кто и за что – вникать в подобные тонкости хитрой и одновременно беспощадной политики командир разведчиков не собирался. Все расклады в высших эшелонах узнать все равно не удастся. Но играть против командующего фронтом Жукова в угоду особому отделу Гонта был не намерен.

Поглядел в неровный прямоугольник окошка, в котором каким-то чудом уцелело грязное стекло. Ответил, не поворачивая головы:

– Не передумал. Сволочь ты, но не дурак. Потому должно у тебя, товарищ капитан, хватить ума на то, чтобы не вывести меня отсюда под конвоем. Да еще и безоружного. Мои хлопцы – народ отчаянный. Меня уважают, ценят как своего командира. Я с ними на передке не первый год. Ваньку Борщевского раненого как-то на себе волок. От всей группы только мы двое остались да «язык», майор фрицевский. Считай, двоих я вытащил. Потому морщи ум, Вдовин.

– Болтаешь много. Кто из твоих орлов против особого отдела рыпнется?

– До конца меня дослушай, капитан. Особый отдел – это одно. Твоя персона – совсем другое. Увидят мои разведчики, что ты меня арестовал, – твой «виллис» из расположения не выпустят.