– Мы должны провести эту операцию, доктор Бёрке, – говорю я, почти перейдя на шепот. – И мы не должны рассказывать о ней ни одной живой душе.

– Никогда, – произносит он. – Я обещаю.

Звонит телефон, и человек у меня за спиной отвечает на своем родном языке. Как только он вешает трубку, в операционной повисает напряженное молчание, все ждут его следующих слов.

– Они здесь, – говорит он.

45

Анна

Среда, 10 апреля 2019 года, 00:48

Меня сопровождает один из людей Шаббара. Мы едем в лифте молча, слышны только вдохи за масками. Я думаю о том, кем Ахмед приходился этому человеку и как сильно он меня ненавидит.

Двери лифта открываются на первом этаже, и мы идем по длинному холодному коридору к задней двери западного крыла. У меня в руках несколько комплектов формы и маски, а мужчина идет на шаг позади, наблюдая за каждым моим движением.

Часть больницы вокруг главного входа была отремонтирована незадолго до того, как я начала здесь работать. Фасад приобрел свежий вид, каждый этаж корпуса, открытого для посетителей, был обновлен, каждая стена покрашена. Но задняя часть больницы не видела руки декоратора уже несколько десятков лет, западный вход отвели под доставку грузов и незаметные перекуры. Новейшая система охраны тоже сюда не добралась, то есть мы можем войти и выйти, не попав на камеры.

Мы добираемся до дверей, которые автоматически разъезжаются в стороны, запуская внутрь холодный ночной воздух. Транспорт пациента ждет нас в пустом закутке, предназначенном для грузовых машин: это черный фургон без опознавательных знаков с заведенным мотором, чтобы скрыться в ночи при первых признаках опасности.

– Идите, – говорит он.

Меня грубо подталкивают в поясницу, и я выхожу на асфальт с бьющимся сердцем, держа в руках форму. Подойдя к окну со стороны пассажирского сиденья, я вздрагиваю при виде человека по ту сторону стекла. На нем такая же балаклава, как те, которые я уже видела сегодня, из прорезей в маске смотрят два темных глаза. Стекло опускается, и я молча передаю форму. Он оставляет одну пару для себя, а остальное передает в окошечко, ведущее в заднюю часть фургона. Когда стекло снова поднимается, я возвращаюсь обратно к входу.

Спустя минуту, не больше, человек вылезает с пассажирского сиденья в форме и в медицинской маске, скрывающей половину лица, и открывает задние двери фургона. Пациента спускают на асфальт на каталке – на лице у него кислородная маска, – а вслед за ним из фургона вылезают люди в больничной форме. Когда они добираются с пациентом до дверей, я понимаю, что один из них – это сам Фахим Шаббар.

– Не думала, что вы будете присутствовать, – говорю я, когда он подходит ко мне.

– Вы решили, что я позволю вам провести операцию еще одному моему родственнику без присмотра? Я полагал, хирурги люди умные.

Я иду впереди них по коридору к лифту, стараясь не выдать своего волнения. Всего несколько часов назад этот человек приказал меня убить. Вспоминаю, как ствол пистолета поднялся к моему лбу, как напрягся палец убийцы на курке. В присутствии Шаббара я каждый раз оказываюсь на волоске от смерти. Ему стоит только приказать.

– Все готово? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я, стараясь говорить твердо.

– Я до сих пор не уверен, что хочу присутствия еще одного человека.

– Я не могу провести операцию без анестезиолога, мистер Шаббар.

– Не произносите здесь моего имени. Этот доктор Бёрке, он знает, что случится, если он заговорит?

Да. Вы его убьете. Вы убьете нас всех.

– Знает. Я об этом позаботилась.

Я веду их к лифту, колесики каталки поскрипывают на линолеуме. На ходу опускаю взгляд на пациента.

– Как вы себя чувствуете?

Он кивает мне под кислородной маской, но я вижу страх в его глазах. Он до сих пор не уверен, что мне можно доверять. Я бы тоже себе не доверяла после того, что сделала.

Мы добираемся до лифта и набиваемся внутрь, сгрудившись вокруг каталки. В тесном пространстве вскоре становится жарко от наших тел, и меня накрывает жуткий эпизод дежавю: я вспоминаю, как везла тело Ахмеда Шабира в морг, стоя в лифте с двумя похитителями. Воспоминание такое четкое, что я чувствую жар их тел и волну запаха крови, когда я откинула простыню. Я не думала, что мне придется еще раз сделать что-то подобное.

Как только мы заходим в операционную, я чувствую повисший в воздухе страх, он проносится по комнате, как сквозняк. Можно увидеть невооруженным глазом, что Бёрке дрожит, сидя за своими мониторами, а у Марго, вставшей у операционного стола, глаза расширились от тревоги.

Шаббары ставят каталку с пациентом параллельно операционному столу, и доктор Бёрке сразу же начинает налаживать капельницу.

– Пожалуйста, стойте здесь, – говорю я Фахиму и его людям. – В углу, где вы не будете мешать.

– Если вы даже попытаетесь… – предупреждает Фахим.

– Не попытаемся, – твердо отвечаю я.

Марго открывает пару перчаток, и я надеваю их, а затем наклоняюсь к пациенту и заглядываю ему в глаза.

– Сейчас мы введем препараты, хорошо? Будьте спокойны, мы здесь, чтобы помочь вам, и ничего больше. Когда вы проснетесь, вы будете дома, в безопасности, и будете чувствовать себя гораздо лучше, чем сейчас. Договорились?

Он кивает под кислородной маской, но его взгляд по-прежнему выражает недоверие. Он оглядывается, пытаясь найти кого-то взглядом.

– Я думаю, он хочет видеть вас.

Мистер Шаббар выступает вперед, наклоняется над пациентом и берет его за руку. Пока они вполголоса произносят молитву, я прокручиваю в голове следующие шаги: как только пациент окажется под наркозом, доктор Бёрке вставит дыхательную трубку, Марго начнет накрывать его тело, а я у изножья операционного стола буду сама вырезать вены для шунтирования.

Я смотрю на Марго. Даже если ей страшно, она хорошо это скрывает, и я рада, что она рядом. Мне нужна дополнительная пара глаза, нужна ее сила. Как только я сделаю первый надрез, пути назад уже не будет. Пациент должен выжить, иначе мы все умрем. Зака никогда не найдут. С этого момента и до рассвета наши жизни зависят от меня.

Когда Фахим отступает назад, я киваю доктору Бёрке, вижу, как он вливает анестезию в капельницу, и подхожу к пациенту.

– Считайте за мной, начиная с десяти.

– Десять… – хрипит он под маской. – Девять…

Он не успевает добраться до восьми: глаза у него закатываются и трепещущие веки закрываются.

Пути назад нет.

Я иду к противоположному концу стола, чувствуя, как бьется на шее пульс, и приподнимаю простыню. Когда я обнажаю ноги пациента, сердце у меня падает.

Большие опухшие лодыжки. Толстые фиолетовые ступни, налитые застоявшейся кровью. Я вижу краем глаза, как рядом со мной напряглась Марго. Мы обе знаем, что это означает. Я почти слышу, как она издевательски произносит эти слова у себя в голове.