Грудь у нее вздымается и опадает, в глазах отчаяние. Я отворачиваюсь и смотрю на дорогу, залитую лунным светом.

– Ты забываешь, что есть еще один вариант развития событий, – говорю я.

– Какой?

– Если мы проведем операцию, а пациент умрет…

Воцаряется молчание, мы обе представляем себе последствия. Сомневаюсь, что они позволят Анне убить еще одного члена их семьи и выйти сухой из воды.

– Ну тогда мы должны сделать так, чтобы этого не случилось, правда?

44

Анна

Среда, 10 апреля 2019 года, 00:34

Я думала, что люди преувеличивают, когда рассказывают, как душа отделилась от тела и наблюдала за ними со стороны, но последние несколько часов прошли именно в таком мутном состоянии. Я смотрела, как делаю безрассудные, рискованные вещи, и умоляла себя остановиться, но продолжала только беспомощно наблюдать: меня заставляло передвигать ноги отчаянное желание вернуть Зака домой.

Продумав наш план и поделившись им с Шаббарами, мы с Марго приехали в больницу в половине одиннадцатого, прошли через задний вход западного крыла и немедленно приступили к работе. Надев медицинские маски на рот и нос, чтобы скрыть лица, мы предприняли все те же меры безопасности, что и во время операции Ахмеда Шабира. Мы вычеркнули одну из операционных из расписания, чтобы нам никто не помешал, и перекрыли коридор, ведущий к ней, знаками об уборке. Мы приготовили каждый инструмент и аппарат, который нам понадобится, и все препараты, которые смогли достать, не вызвав подозрений. У Марго и правда талант к тому, чтобы брать то, что ей не принадлежит.

Осталось только дождаться, когда приедет пациент.

Я жду в операционной в компании двух мужчин, которых мистер Шаббар отправил с нами, чтобы убедиться, что мы не отступаем от плана, и слушаю тиканье часов и нервный перестук своего сердца. Я узнаю голос того, что стоит слева, – он ехал со мной в машине на встречу с Фахимом. Они оба крупные, с такого же оттенка бронзовой кожей и темными волосами, что и у Фахима. На них больничная форма и маски, которые мы дали им, чтобы скрыть их личность при входе в больницу. Мне отвратительно то, что они наблюдают за каждым моим действием, везде подозревая подвох, но они нам нужны, чтобы успешно расставить ловушку дежурному анестезиологу. Как бы мне хотелось, чтобы сегодня это был не доктор Бёрке.

Я прокручиваю в голове план и не перестаю представлять себе все, что может пойти не так. Только теперь, когда шок постепенно уступает место утомлению, я понимаю, как быстро мы всё это спланировали. Если бы только у нас было больше времени, чтобы убедиться в надежности плана. Но сегодня похитители знают, что я собираюсь провести ночь в больнице, больше такого шанса не будет. А судя по виду пациента, без операции он не проживет и недели.

А еще я не могу больше без Зака.

Так что сейчас или никогда.

Дверь в предбанник открывается с пронзительным скрипом. Мы все поворачиваем головы на звук. Один из людей Фахима, видимо, инстинктивно тянется за пистолетом, потому что я вижу, что рука его поднялась к поясу, туда, где спрятано оружие.

В операционную заходит Марго. Только вздохнув с облегчением, я понимаю, что все это время не дышала.

– У доктора Бёрке закончилась операция, – говорит она.

Я смотрю на мужчин. Тот, чей голос я узнала, кивает.

Сейчас или никогда.

– Пиши ему, – говорю я.

Марго снимает с пояса пейджер и отправляет сообщение, а я встаю на колени и поднимаю руки над головой. Затем Марго делает то же самое. Мужчины встают у нас за спиной и направляют пистолеты нам в затылки.

Никто в здравом уме не станет нам помогать, даже под дулом гребаного пистолета.

Марго произнесла это, когда я сказала ей про операцию, и это навело нас на мысль, как добиться от кого-то помощи. Потому что она ошиблась, конечно, кто угодно станет помогать, если его жизнь или жизнь близкого человека будет от этого зависеть. Это ровно та причина, по которой я оказалась в такой ситуации.

Сердце у меня колотится, и я чувствую кровяной поток, проносящийся по телу, покалывающий в районе коленей, на которых я стою на полу.

Это все ради Зака.

Из-за пистолета, направленного мне в голову, у меня в легких почти не остается воздуха. Я говорю себе, что это все часть плана, что он не причинит мне вреда, но мысль о том, что в меня целятся из пистолета, заставляет мои легкие скукожиться, а сердце биться быстрее, и быстрее, и быстрее, пока вдохи и выдохи не становятся совсем крошечными, не начинает кружиться голова и…

Доктор Бёрке открывает дверь.

Сердце у меня замирает.

Я смотрю, как он застыл на месте, глядя на меня и на Марго на полу, потом на мужчин. Взгляд его останавливается на пистолете, направленном мне в голову.

– Что… что здесь происходит? – заикаясь, спрашивает он.

– На колени, – произносит тот, что наставил пистолет на Марго. Он выступает вперед, направив пистолет в голову доктору Бёрке. – Я сказал: на колени.

Бёрке опускается на пол напротив меня и смотрит мне прямо в глаза. Он так сильно дрожит, что на нем колышется рубашка.

– Что вам нужно? – запинается он.

– Доктор Джонс будет проводить операцию, – говорит человек Фахима, – а вы будете ей помогать.

Бёрке смотрит на него, не в силах говорить.

– Все, что вам нужно будет сделать, – это помочь доктору Джонс во время операции, а потом не говорить никому ни слова об этом, и тогда никто не пострадает. Понятно?

Доктор Бёрке смотрит на него с выражением ужаса на лице. Кажется, что он сейчас закричит, или заплачет, или и то и другое.

Человек с пистолетом за моей спиной передергивает затвор, и я вздрагиваю от лязга металла.

– Хорошо, хорошо! – в отчаянии восклицает доктор Бёрке. – Только… не трогайте нас.

– Доктор Бёрке, – говорю я, чувствуя, как к глазам подступают настоящие слезы. – Я знаю, что вы напуганы. Я тоже. Но если мы хотим из этого выбраться, мы должны сохранять спокойствие и должны друг другу доверять. Мы это сделаем.

Бёрке смотрит на меня, взвинченный приливом адреналина. Глаза у него едва не дрожат в глазницах.

– Вы мне доверяете?

Он пытается что-то сказать, но слова застревают у него во рту. Его взгляд снова падает на пистолет, направленный мне в голову.

– Бёрке, – говорю я твердо. – Эти люди знают, где мы живем. Понимаете, что я хочу сказать? Они знают, где живут наши дети.

Его лицо становится совершенно белым.

– Спальня вашей дочери, – говорит один из мужчин, – выходит окнами на лужайку. Там розовые занавески, верно?

Меня захлестывает чувство вины оттого, что я им это рассказала. Мне это известно только потому, что Бёрке в прошлом году пригласили нас с Адамом на рождественскую вечеринку и я зашла не в ту комнату в поисках туалета. Они так тепло нас приняли. Теперь я предаю его самым чудовищным способом. Но я бы сделала это еще раз, если бы потребовалось. Это единственный способ спасти жизнь моему сыну – угрожать смертью его дочери.