Тарас улыбнулся в лицо отца приветливой и теплой улыбкой изадумчиво сказал ему:

— Таким вот я и помню вас, веселым, живым... Как будто вы заэти годы ничуть не изменились!..

Старик гордо выпрямился и, ударив себя кулаком в грудь,сказал:

— Я — никогда не изменюсь!.. Потому — над человеком которыйсебе цену знает, жизнь не властна!

— Ого! какой вы гордый...

— В сына пошел, должно быть! — с хитрой гримасой молвилстарик. — У меня, брат, сын семнадцать лет молчал из гордости...

— Это потому, что отец не хотел его слушать...— напомнилТарас.

— Ладно уж! Богу только известно, кто пред кем виноват...Он, справедливый, скажет это тебе, погоди! Не время нам с тобой об этом теперьразговаривать... Ты вот что скажи — чем ты занимался в эти годы? Как это ты насодовый завод попал? В люди-то как выбился?

— История длинная! — вздохнув, сказал Тарас и, выпустив изорта клуб дыма, начал, не торопясь: — Когда я получил возможность жить на воле,то поступил в контору управляющего золотыми приисками Ремезовых.

— Знаю!.. Три брата, — всех знаю! Один-урод, другой — дурак,а третий скряга...

— Два года прослужил у него, — а потом женился на егодочери... — хрипящим голосам рассказывал Маякин.

— Так. Неглупо...

Тарас задумался и помолчал. Старик взглянул на его грустноелицо.

— С женой, значит, хорошо жил... — сказал он. — Ну что ж?Мертвому — рай, живой — дальше играй!.. Не так уж ты стар... Давно овдовел?

— Третий год...

— А на соду как попал?

— Это завод тестя...

— Ага-а! Сколько получаешь?

— Около пяти тысяч...

— Кусок не черствый! Н-да-а! Вот те и каторжник!

Тарас взглянул на отца твердым взглядом и сухо спросил его:

— Кстати-с чего это вы взяли, что я в каторге был?

Старик взглянул на сына с изумлением, которое быстросменилось в нем радостью:

— А — как же? Не был? О, чтоб вам! Стало быть — как же? Даты не обижайся! Разве разберешь? Сказано — в Сибирь! Ну, а там — каторга!..

— Чтобы раз навсегда покончить с этим, — серьезно ивнушительно сказал Тарас, похлопывая рукой по колену, — я скажу вам теперь же,как всё это было. Я был сослан в Сибирь на поселение на шесть лет и всё времяссылки жил в Ленском горном округе... В Москве сидел в тюрьме около девятимесяцев — вот и всё!

— Та-ак! Однако — что же это? — смущенно и радостно бормоталЯков Тарасович.

— А тут распустили этот нелепый слух...

— Уж подлинно-нелепый! — сокрушился старик.

— И очень насолили мне однажды...

— Но-о? Неужто?

— Да... Я начал свое дело

Внимательно слушая беседу Маякиных, упорно разглядываяприезжего, Фома сидел в своем углу и недоумевающе моргал глазами. Вспоминаяотношение Любови к брату, до известной степени настроенный ее рассказами оTapace, он ожидал увидать в лице его что-то необычное, непохожее наобыкновенных людей. Он думал, что Тарас и говорит как-нибудь особенно и одеваетсяпо-своему, вообще не похож на людей. А пред ним сидел солидный человек, строгоодетый, очень похожий лицом на отца и отличавшийся от него только сигарой.Говорит он кратко, дельно, о простых таких вещах, — где же особенное в нем? Вотон начал рассказывать отцу о выгодности производства соды... В каторге он небыл, наврала Любовь!

Она то и дело появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем,и глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такойособенный, толстый сюртук с карманами на боках и с большими пуговицами. Онаходила на цыпочках и как-то всё вытягивала шею по направлению к брату. Фомавопросительно поглядывал на нее, но она его не замечала, пробегая мимо двери старелками и бутылками в руках.

Случилось так, что она заглянула в комнату как раз в товремя, когда ее брат говорил отцу о каторге. Она замерла на месте, держа подносв протянутых руках, и выслушала всё, что сказал брат о наказании, понесенномим. Выслушала и — медленно пошла прочь, не уловив недоумевающе-насмешливого взглядаФомы. Погруженный в свои соображения о Тарасе, немного обиженный тем, что никтоне обращает на него внимания и еще ни разу не взглянул на него, — Фома перестална минуту следить за разговором Маякиных и вдруг почувствовал, что его схватилиза плечо. Он вздрогнул и вскочил на ноги, чуть не уронив крестного.

— Вот — гляди! Вот Маякин! Его кипятили в семи котлах, а он— жив! И богат! Понял? Без всякой помощи, один — пробился к своему месту! Этозначит Маякин! Маякин — человек, который держит судьбу в своих руках... Понял?Учись! В сотне нет такого, ищи в тысяче... Так и знай: Маякина из человека ни вчёрта, ни в ангела не перекуешь...

Ошеломленный буйным натиском, Фома растерялся, не зная, чтосказать старику в ответ на его шумную похвальбу. Он видел, что Тарас, спокойнопокуривая свою сигару, смотрит на отца и углы его губ вздрагивают от улыбки.Лицо у него снисходительно довольное, и вся фигура барски гордая. Он как бызабавлялся радостью старика...

А Яков Тарасович тыкал Фому пальцем в грудь и говорил:

— Я его, сына родного, не знаю, — он души своей не открывалпредо мной... Может, между нами такая разница выросла, что ее не токмо орел неперелетит черт не перелезет!.. Может, его кровь так перекипела, что и запахаотцова нет в ней... а — Маякин он! И я это чую сразу... Чую и говорю: «Нынеотпущаеши раба твоего, владыко!..»

Старик дрожал в лихорадке ликования, точно приплясывал, стояпред Фомой.

— Ну, успокойтесь, батюшка! — сказал Тарас, неторопливовстав со стула и подходя к отцу. — Сядем...

Он небрежно усмехнулся Фоме и, взяв отца под руки, повел кстолу...

— Я в кровь верю! — говорил Яков Тарасович. — В ней всясила! Отец мой говорил мне: «Яшка! ты подлинная моя кровь!» У Маякиных кровьгустая, никакая баба никогда не разбавит ее... А мы выпьем шампанского! Выпьем?Говори мне... говори про себя... как там, в Сибири?

И снова, точно испуганный и отрезвленный какой-то мыслью,старик уставился в лицо сына испытующими глазами. А через несколько минутобстоятельные, но краткие ответы Тараса опять возбудили в нем шумную радость.Фома всё слушал и присматривался, смирно посиживая в своем углу.

— Золотопромышленность, разумеется, дело солидное, — говорилТарас спокойно и важно, — но все-таки рискованное и требующее крупногокапитала... Очень выгодно иметь дело с инородцами... Торговля с ними, дажепоставленная кое-как, дает огромный процент. Это совершенно безошибочноепредприятие... Но — скучное. Оно не требует большого ума, в нем негдеразвернуться человеку, человеку крупного почина...