Теперь уже пришлось икать Воронову и Мышкину.

…По всей видимости, это был дипломированный дворник-филолог, не освоившийся еще с крепкими выражениями. Среди представителей этой профессии можно часто встретить кандидатов и даже докторов наук и профессоров.

— Простите, — вежливо сказал Сергей. — Просто настроение плохое. Извините за дурацкий вопрос… а кем вы были до того, как взяли в руки эту самую… метлу?

— До того, как я взял в руки метлу, я был преподавателем университета, молодой человек, — ответил дворник-интеллигент, не прерывая работы.

— Поня-а-атно, — протянул Воронов. — Если бы тут был Юджин, он не замедлил бы рассказать анекдот… ну, например:

«Алло, это Соломон Моисеевич?»

«Да, молодой человек».

«Доктор математических наук?»

«Да, вы не ошиблись».

«Лауреат Государственной премии?»

«Совегшенно вегно».

«Действительный член Российской академии наук?»

«Абсолютно пгавильно».

«Так что же ты сидишь в своей котельной, антеллигент чертов, если у меня все трубы протекают и я уже три раза вызывал слесаря?!!»

…Дворник вежливо улыбнулся, но в общем и целом было видно, что анекдот не привел его в восторг.

— Нужно позвонить, — сказал Сергей. — У меня телефон за неуплату отключили. Значит, с автомата звонить придется.

— Кому звонить-то? — спросил тот.

Сергей неожиданно широко и весело улыбнулся Мышкину и ответил:

— Разберемся. Нет, лучше не звонить. Лучше мы так пойдем. У меня ведь засело в мозгах, что мне говорили: нужен мой папаша. Правда, я не могу понять, каким боком мой алкаш-папаша может решить та-акие проблемы, но ведь те, которые нас вчера напоили, они знали, что… в общем, пойдем-ка к моим алкашам-родственничкам.

Пришли они в не самый удачный момент. Точнее, не пришли, а — пришел. Мышкин не стал заходить к вороновским родителям из соображений безопасности. Сережа поднялся один.

— К тебе тут какая-то фифа приходила, — пробормотал папаша Воронов. — Спрашивала, гы-де старый пердун, твой дедок, проживает. Адресок, значит. Я дал. Что это за телка?

— Не понял, — сказал Сережа. — Какая телка? Ничего не знаю. Как она выглядела?

— Как-как? Во!

И Воронов Гришка несколькими энергичными жестами обрисовал основные отличия женского организма от мужского.

— Ясно, — сказал Сережа, хотя никакой ясностью похвастаться не мог.

— Что? Что тебе ясно?

Перегар из глотки папаши разил наповал. Сережа отвернулся. Справедливого папашу немедленно прорвало:

— И-ишь, парразит… взял моду — от отца рррродного морррду воротить!!

С этими словами папаша Сережи Воронова, носящий гордое имя Гришка Воронов, двинулся на сына.

Отскочить от этой крайне неустойчивой фигуры не составляло труда. Но теперь Сережа не знал, кой черт дернул его зайти домой.

То есть туда, где проживали его папаша и мамаша, обремененные тремя дочерьми, две из которых поменяли по нескольку сожителей, но с регулярностью и точностью, коей позавидовал бы иной бумеранг, возвращались в родные стены. Сережа подумал, что желание переодеться в чистую одежду, комплект которой он благоразумно хранил у родителей, не стоит той нервотрепки, которую он испытал, ступив на порог отчего дома. И, уж конечно, никто в пределах этой квартиры не сумел бы ему помочь выпутаться из тех проблем, коими он себя легкомысленно обременил.

У Вороновых текла вялая депрессивная попойка. Вообще все попойки у Вороновых носили в себе диагноз маниакально-депрессивных отклонений, но маниакальная стадия — к счастью для Сережи Воронова — уже кончилась. Эта форма пьянки включала в себя белую горячку, хватившую сожителя средней дочери Вороновых, а также три драки, в которых одному из собутыльников проломили голову подарочным будильником, другому свернули челюсть табуретом, а хозяина квартиры, сильно буянившего Гришку, заперли в туалете, где он начал беседовать с унитазом.

Сережа стоял в коридоре, прислонившись к вешалке, думал, что жить здесь он не будет ни при каких обстоятельствах, даже если у него отберут квартиру дедушки Воронова. Жизнь казалась ему прогорклой, как несвежий запах в квартире Вороновых. Он вернулся в кухню, подошел к крану, налил воды в мутный стакан и с отвращением выпил. Из заплеванного грязного окна открывался вид на недавно открытый шикарный ночной клуб «Белая ночь». Несмотря на ранний час, к нему одна за другой подъезжали машины. Откуда-то стелилась музыка «Танцев минус»: «Город — сказка, город — мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда…»

Пятнадцать тысяч долларов. Пятнадцать тысяч долларов нужно где-то найти, иначе — все. Иначе он не сможет жить: в квартире родителей невозможно, а где еще?

На излете этих горестных размышлений Сережа услышал за спиной шум и увидел, что к нему приближается, держа в руках выдранный с корнем сливной бачок, папаша. На губах пена, в глазах безумие. Сережа машинально уклонился, и бачок, высадив стекло, вылетел на улицу. Тут он с грохотом опустился на лобовое стекло проезжавшей мимо «девятки» и, просадив это стекло, вонзился в пространство салона.

Это было уже слишком. Воронов перехватил кулак отца, метящий ему в лицо, и, четко выкрутив руку, перебросил родителя через себя. Гришка врезался лбом в оконную раму и растянулся на заплеванном бычками и окурками подоконнике, а потом с воем вывалился в окно. На клумбу, рядом с «девяткой», откуда уже выскакивал ее разъяренный владелец…

Сережа не стал ждать дальнейшего развития событий. Он отстранил выглянувшую из-под кухонного стола старшую сестрицу, все это время мирно почивавшую на полу в обществе объедков и обгрызающих их тараканов и двух кошек. Он с треском влепил кулак в плоское блинное, в оспяных дырочках, лицо сестриного сожителя, налетевшего на него из коридора с криком: «Когда я на почте служил ямщикомммм!..»

С наслаждением припечатал обшарпанную входную дверь в ее раму так, что посыпалась штукатурка, и опрометью выбежал из подъезда, возле которого его ждал Мышкин.

В тот же самый момент в подъезд вбежал, смахивая с бритого затылка кровь, — владелец «девятки»…

— Так вам и надо всем! — громко сказал Сережа.

— Кому? — переспросил Мышкин. — Кому так и надо-то?

— Всем! — уверенно ответил Сережа.

Дождь зарядил не на шутку. Противный, мелкий, изнурительный, какой бывает в самую что ни на есть матерую осень, когда свирепствует непогода, а серая, вызревшая до конца тоска серым бархатом трется в окна, слезясь по стеклу. И такая погодка была тем неожиданнее, что установилась она сразу же после изнурительной жары, от которой мы не знали куда деваться. Собственно, от нее Валентина и уехала к тетке в Тверь, а там, как она говорила по телефону, гораздо прохладнее.