— Скажи мне, высокородный, его величество сам прислал тебя с этим посланием?

— Его величество доверил мне эту честь.

— В котором часу мне его ждать?

— После полудня.

— Тогда доложи, что дом мой будет в его распоряжении.

Около десяти часов дня, последовавшего за тем, когда княжна Ирина получила это неожиданное послание, галера с тремя рядами весел, так называемая трирема, обогнула со стороны моря мыс, примыкавший к владениям княжны Ирины в Терапии.

Нос галеры был богато украшен резьбой и позолотой. Ростром служила фигура Богоматери панагии, или Знамения Константинопольского. Широкий квадратный парус был вишнево-красным, а весла, по шестьдесят на каждом борту, были выкрашены ему в тон в ослепительно-алый цвет. Когда парус наполнялся ветром, на нем прочитывался шитый золотом греческий крест. Ближе к корме над палубой был поставлен пурпурный навес, в тени которого вокруг трона сидели с чинным и серьезным видом царедворцы в изумительных одеждах; меж ними сновали отроки в белых рубахах, с непокрытыми головами — они окуривали высоких особ благовониями из покачивающихся кадильниц. Ближе к носу вольно стояли телохранители из личного отряда императора, в полном вооружении, — вместе с отрядом трубачей и герольдов, сиявших таким великолепием позолоченных труб и табардов, что все судно так и сверкало роскошью; они заполняли пространство от левого борта до правого. Император восседал на троне.

Галера, которой слаженные взмахи весел придавали вид живого существа, издалека напоминала огромную птицу с фантастическим оперением, и едва горожане заметили ее мерное плавное скольжение, как ими овладела страшная суматоха. Целая флотилия мелких суденышек, поспешно спущенных на воду, пустилась наперегонки, чтобы встретить галеру и сопроводить ее в бухту, — и еще до того, как она встала на якорь, весь берег уже кипел жизнью и разговорами.

Первым делом на пристань у ворот дворца княжны высадился отряд стражников. Поняв смысл этого действия, туда же бросились и горожане: дело в том, что после того, как азиатский берег Босфора был занят турками, император почти не показывался в Терапии. Потом на берег спустилась свита — ее члены прошествовали по накрытым коврами трапам, а за ними под громкое и дружное гудение труб сошел и сам Константин.

Переместившись в легкую лодку, император остался стоять на всем пути к берегу, чтобы подданные могли им полюбоваться; тот вид, в котором он предстал, — шлем, облегающая кираса, красные шелковые рукава-буфы, ноги ниже узкой юбки с богатой вышивкой покрыты кольчужными чулками сложного плетения, туфли на стальной подошве, пурпурный плащ, ниспадающий от плеч до самой земли, шпоры, великолепный меч — все это блистает золотом и самоцветами, — безусловно, соответствовал его высокому званию.

Увидев благородное лицо под поднятым забралом, зеваки возвысили голоса в приветственном крике:

— Бог и Константин! Да здравствует император!

Похоже, смертельные распри, раздиравшие столицу, Терапии не достигли. Вскинутой головой, блеском глаз, любезными и при этом величественными поклонами, раздаваемыми направо и налево, Константин продемонстрировал, какое удовольствие доставил ему такой прием.

Под долгий трубный аккомпанемент он прошел через надвратный павильон и по вьющейся, усыпанной ракушками дорожке к широким ступеням, которые вели к портику дворца; он поднялся по ним первым; там его ждала княжна.

Она стояла посреди группы своих дам — юных, прекрасных, высокородных; одетая с еще большим вкусом, чем обычно, она поражала грацией и самообладанием, поражала красотой — такою она не отличалась даже в детстве, в летучий миг девственного цветения; хотя портик был украшен подобно настоящему саду — лозы, розы, цветущий кустарник, — глаза суверена были устремлены лишь на нее.

Он остановился у самого ряда колонн с канелюрами и выпрямился, улыбаясь, как подобает поклоннику, и сохраняя величие, как подобает монарху. Она сделала шаг вперед, преклонила колени и поцеловала его руку, а когда он помог ей подняться — румянец еще не исчез с ее лба, — она произнесла:

— Ты есть мой владыка и благодетель; памятуя это, а главное — все те благодеяния, которыми ты неустанно осыпаешь твой народ, приветствую тебя, о повелитель, в доме, который является твоим даром.

— Не говори так, — отвечал он. — А уж если тебе хочется за что-то меня похвалить, хвали за то, что потребовало от меня усилий, а не за то, что само по себе служило наградой.

— Наградой!

— Безусловно, чем еще можно назвать удовольствие и душевный покой?

После этого она одно за другим перечислила имена своих спутниц — они приближались, опускались на колени и целовали пол у ног императора, и для каждой у него находилось любезное слово, ибо он никому не позволял превзойти себя в галантности по отношению к достойным женщинам.

В ответ он перечислил звания сопровождавших его царедворцев: его брат — впоследствии ему выпала честь умереть рядом с владыкой; великий воевода, генерал армии; великий дука Нотарас, адмирал флота; старший конюший (протостратор); верховный казначей империи (логофет); смотритель за финансами; командующий дворцовой стражей (куропалат); хранитель пурпурных чернил; хранитель тайной печати; старший дворецкий; начальник ночной стражи; старший егерь (протосинег); начальник иноземной стражи (аколуф); профессор философии; профессор красноречия и риторики; старший стряпчий (норнофилекс); старший сокольничий (протоиракер) и другие — он называл их одного за другим и официально представлял княжне, не смущаясь тем, что со многими из них она уже была знакома.

То были по большей части мужи преклонных лет, искушенные царедворцы. Подчеркнутая церемонность, с которой они приветствовали княжну, всколыхнула ее женские инстинкты: в силу чуткости и сообразительности она без всяких слов поняла, что каждый из них, прикасаясь к ее руке, полагал, что держит руку будущей императрицы. Последним ей был представлен церемониймейстер. Он вел себя особенно официально и отстраненно; этот хитроумный дипломат не только помнил, что хозяин не спускает с него глаз, но и сомневался в исходе предприятия куда сильнее, чем большинство его коллег.

— А теперь, — проговорила княжна, когда представления были закончены, — позволит ли благородный повелитель проводить его в приемную залу?

Император встал с ней рядом и предложил свою руку.

— Я прошу прощения у вашего величества, — добавила она, принимая ее, — дозволено ли мне будет переговорить с церемониймейстером?

Когда сей почтенный царедворец приблизился, княжна сказала:

— Вон там, под портиком, приготовлено угощение для свиты его величества. Окажите мне услугу, отведите туда своих коллег и будьте моим представителем за столом. Слугам можете отдавать любые указания.

Читатель ошибется, полагая, что из последующих описаний узнает о том, как выглядели самые модные церемонии того времени при греческом дворе. Если бы речь шла об официальном приеме, его бы заранее обсудили во всех подробностях на встрече представителей сторон в императорской резиденции и досконально продумали бы все до мельчайшей мелочи; после этого, если бы потребовалось, ускорили вращение земли и поторопили приход ночи — но ни на шаг не отступили бы от изначальной программы.