Тут в нежной душе императора пробудилась жалость, и он, забыв о себе, желая лишь облегчить ее участь, спросил:

— Так ты никогда не выйдешь замуж?

— Я не стану говорить «нет», повелитель, — отвечала она. — Кто в состоянии предугадать свою судьбу? Ответ мой будет таков: я никогда не свяжу себя узами брака в силу одной лишь любви. Однако если возникнет более острая нужда, если, принеся такую жертву, я смогу послужить своей стране или своим соотечественникам, спасти нашу веру от крушения или невзгод, тогда, понимая, что тем я сослужу непосредственную службу Господу, я свяжу себя такими узами, как то и подобает.

— Без любви? — уточнил он.

— Да, не любя и не будучи любимой. Тело это принадлежит не мне, а Господу, он вправе потребовать, чтобы я пожертвовала им во благо своих соплеменников; если тем я никак не запятнаю свою душу, повелитель, зачем тревожиться об оболочке, в которую она заключена?

Она говорила с воодушевлением. Усомниться в ее искренности было бы кощунством. И ее, столь светлую, чистую, героическую, ждет подобная судьба! Никогда — пока он еще у власти! В тот же миг он дал себе мысленную клятву печься о ней всегда, и решение это было нерушимо. Памятуя о том, сколь неопределенным представлялось его собственное будущее, он подумал: да, лучше ей связать себя узами с Небом, чем с ним; после этого он поднялся и, встав с ней рядом, легко опустил руку ей на голову и торжественно произнес:

— Ты приняла мудрое решение. Да будут Пресвятая Богоматерь и все ангелы в своем священном сонме печься о том, чтобы не настигли тебя печаль, горести и разочарования. Что же до меня, о Ирина, — голос его пресекся от волнения, — мне довольно будет и того, что ты примешь меня в отцы.

Она подняла глаза к его лицу, будто к небу, и с улыбкой произнесла:

— Господи Всемогущий! Сколь велики твои милости, сколь щедро ты их проявляешь!

Император нагнулся и поцеловал ее в лоб:

— Аминь, дочь моя милая!

А потом помог ей подняться.

— Пока ты говорила, Ирина, я понял, что обручение, которое я задумал, было преступным не только потому, что отняло бы у тебя возможность посвятить себя тому служению, которое ты выбрала. Франза — добрый и преданный слуга. Откуда мне знать, может, он, со всем своим искусством и полномочиями, уже связал меня узами договора с грузинами? Ты спасла и меня, и моего почтенного слугу. А эти, сидящие в портике, — заговорщики. Идем, однако, присоединимся к ним.

Было около десяти часов, когда император и княжна появились в портике и, направляясь к северной его стороне, неспешно побрели по лабиринту из цветов, пальм и кустарников. При их приближении придворные и вельможи, стоявшие отдельными группами у разных столов, почтительно умолкали.

На открытом месте поставили кресло с высокой спинкой, напоминающее седилий. Перед креслом стоял стол, по сторонам его обрамляли две пальмы с раскидистыми кронами. Туда княжна и провела монарха; когда он уселся, подошли по ее знаку доверенные слуги — они принесли закуски, сладости, хлеб, фрукты и вина в хрустальных графинах, поставили их на стол и отошли в сторонку, выжидая, пока их хозяйка, сев на стул слева от стола, обслужит своего гостя.

Введение во дворец царицы влечет за собой, как правило, смену существующего уклада. Старые фавориты уходят, их место занимают новые; случается, что эта революция докатывается до высших правительственных кругов. Свитские ветераны, для которых это знание было суровой правдой, настороженно наблюдали за общением двух своих патронов. Поставил ли его величество княжну в известность о своих намерениях? Сделал ли предложение? Приняла ли она его? Зоркость глаз, мимо которых пара должна была проследовать к своему столу, в результате утроилась.

Выше был упомянут шамбелян Франза, в настоящий момент находившийся в дипломатической поездке и в поисках спутницы императора. Из всех придворных он пользовался высочайшим доверием повелителя, причем нельзя не упомянуть, что это отличие проистекало исключительно из его нравственных и деловых качеств. Термин «фаворит», которым определяют отношения между повелителем и подданным, исторически туманен, а потому в данном случае не представляется уместным. Точнее было бы назвать Франзу доверенным лицом или конфидентом. В любом случае полного взаимопонимания между императором и его шамбеляном было достаточно, чтобы вызвать ревность у большинства царедворцев, причем главой фракции завистников был дука Нотарас, адмирал флота и наиболее влиятельный вельможа в империи. План возвести княжну на трон был придуман им и злокозненно направлен против Франзы, к которому дука испытывал зависть, равно как и против Константина, которого он ненавидел на религиозной почве. Интерес к тому, чем разрешатся события, и привел дуку в Терапию, однако он держался особняком, предпочитая позу холодновато-вежливого зрителя роли активного участника событий. Он отказался сесть за стол и вместо этого встал между двумя колоннами, откуда открывался самый лучший вид на бухту. Впрочем, некоторые члены свиты неверно истолковали, почему он выбрал именно это место.

— Погляди на Нотараса, — прошептал один из них друзьям, пившим вино неподалеку, — вид перед ним открывается очаровательный, но так ли он им очарован, как пытается показать?

— В древности существовал полубог с глазом посреди лба. А главный зрачок Нотараса сейчас располагается на затылке. Может, он и смотрит на бухту, но наблюдает-то за портиком, — прозвучал ответ.

— Да ладно! Мы для него — ничто.

— Совершенно верно. Мы же не император.

— Господину дуке нынче что-то невесело, — заметили в другой компании.

— Не спеши с выводами, милый друг. День-то еще в самом начале.

— Если обручение все-таки состоится…

— Он об этом узнает первым.

— Да, ни один жест влюбленных — ни улыбка, ни вздох — от него не укроется.

Профессор философии и его брат, профессор риторики, ели и пили вместе, демонстрируя единение в знании.

— Наш Франза в опасности, — нервически произнес второй. — А поскольку ты веруешь в правоту «Федона», хотелось бы мне, чтобы души наши могли покинуть тело хотя бы на час.

— Странное пожелание! И что бы ты предпринял?

— Вслух не скажу, но… — Голос профессора понизился почти до шепота: — Я бы отправил свою душу на поиски шамбеляна, дабы предупредить его о том, что здесь творится.

— Ах, братец, ты делаешь мне честь тем, что прочитал и высоко оценил мой трактат о философии заговора. Помнишь ли ты перечисленные там элементы, способные завести дело в тупик?