Сталкерам фашисты обрадовались как своим (при мысли об этом Влад чуть не сплюнул себе под ноги). В темном туннеле они ощущали себя сильно не в своей тарелке.

«Ребята! Русские!» – вырвалось у одного из них, пока его не одернул старший по званию – бритоголовый, со шрамом во всю щеку и одетый чуть лучше остальных.

«Постой-ка, – приказал Кай и отошел к нему. – На пару слов, герр офицер. Вот сюда – где потемнее. Здесь будет удобнее».

Беседовали они долго.

«Впереди – очень сложный переход, – сказал сталкер, вернувшись к Симонову. – А нас всего двое. И их – пятеро. Всемером шансы на преодоление удвоятся».

Парень лишь угрюмо на него посмотрел и кивнул. Все внутри скрутило отвращением и тем, давним, затаенным страхом, который он так и не сумел выдавить из себя до конца. Тупая обреченность поселилась под сердцем, почудилось даже, будто и не было побега, выхода на Добрынинскую, Нагатинской и всех последующих приключений. Влад просто придумал их, пока его вели по туннелю, продолжали вести теперь, и неизвестно, когда это закончится. И дойдут ли они до Чеховской вообще – тоже неизвестно. Группа ведь попала во временную петлю – в аномалию, в безвременье, канула в легендарную реку Лету. А вот сейчас как выпрыгнет из-за угла двухголовый пес с огненными глазами…

«Но если ты не в состоянии, то пойдем, как и намеревались, только вдвоем, – заверил Кай, и наваждение развеялось. – Ничего страшного. Обойдемся без долбаных фашистов».

Влад вздохнул, посмотрел на «долбаных фашистов», перевел взгляд на сталкера, вспомнил об обещании, данном и ему, и самому себе (что гораздо важнее) – не доставлять лишних проблем, – и словно со стороны услышал свой тихий, слегка подрагивающий голос: «Действительно, ничего страшного, потерплю. Если в большой группе пройдем легче, разумеется, нужно идти».

«Умница, – похвалил Кай и, повернувшись к офицеру, объявил: – Пройдем вместе опасный участок. Потом расходимся».

По лицу фашиста скользнуло облегчение и еще что-то – какое-то смутное недовольство. Кажется, он не обрадовался сухому равнодушному тону или, быть может, уже раскатал губу, надеясь, что его проводят до самой станции.

«Отморозок», – подумал Симонов и на том успокоился.

– Кружку держи.

Влад резко поднял голову, зыркнул на фашиста. Кажется, он представился Адольфом – вряд ли немец по происхождению, скорее кличка. Тот ответил улыбкой, хотя наверняка уловил враждебность.

– Благодарю, – произнес парень. Пить чай, поднесенный врагом, расхотелось мгновенно. Но не хватало еще оглашать округу бурчанием в животе во время перехода.

– Кто поджидает нас в туннеле, вы знаете? – спросил главный фашист, представившийся Иваном. Это имя настолько контрастировало со свастикой на рукаве, что Влад, когда услышал его впервые, уставился на отморозка, как на мутанта. Хорошо, Кай быстро подсуетился и оттеснил Симонова подальше в темноту, ну а там он уже и сам кое-как взял себя в руки.

– Говорить о предстоящем испытании – зря лихо будить, – ответил Кай. – К тому же, может, и минуем без проблем. Нас семеро – древнее счастливое число; хорошо вооружены, надеюсь, и обучены неплохо. Прорвемся. Пока лучше отдохнуть и не забивать голову зряшными страхами.

Иван покачал головой. Он явно был не согласен, но спорить не спешил. С той стороны костерка зашуршало, и Влад не поверил собственным глазам: в руках у Ганса возникла гитара. На темном лакированном боку плясали огненные блики, чудилось, будто у неровно наклеенного на него черепа зловеще светятся глаза.

«Нервы необходимо держать в узде, – напомнил себе парень, – вроде бы большой вымахал, а в приметы веришь».

Припомнилась слепая ворожея, путешествовавшая от станции к станции вместе со своей палаткой в обществе менестрелей и торговца-Серого. Она обещала многое, в том числе и смерть.

«Как только занесло на Тульскую всех этих музыкантов и гадалку? – подумал Влад. – Бедная же станция. Им бы по кольцу кататься на самоходной дрезине. Или, может, тоже на юг собрались с караваном? Но что делать певцам и предсказателям там, где слишком велика цена оружия и мало песен? Или я чего-то не знаю? Возможно, именно там, где человеческая жизнь не стоит ничего, песни обретают особую ценность?»

Словно вторя его мыслям, раздалось неуверенное дребезжание. Фашист играл откровенно плохо, явно фальшивил. Либо он только-только учился обращению с инструментом, либо от волнения его не слушались собственные пальцы. Судя по всему, знал Ганс от силы три аккорда. Затем он запел, но лучше не стало. Интонации его были монотонными. Голос – хриплым и гнусавым.

Слова, наложенные на марш, отдавались в голове парня тупым набором звуков: тарам-тарарам, кудах-тах-тах, зильбер-аут, ты-гы-дым». Помнится, когда на Нагатинской, вместо привычных песен о мутантах и о любви, вдруг начинали исполнять нечто военное, Семен постоянно морщился и говорил: «Ну вот, снова эта шарманка про трам-трам-трам Афганистан. Не был ты на той войне. И я не был. А потому, давай нашенское, поактуальней». Исполняемое же фашистом и на трам-трам-трам не тянуло от слова вообще.

– Какой все же красивый и лаконичный язык – немецкий, – сказал Иван, и Симонов едва не подавился чаем.

Кай скептически фыркнул и повел плечом.

– Не разделяешь? – Иван недобро прищурился на него, и атмосфера у костра разом наполнилась напряжением.

– Отчего же? Гете весьма неплох.

Взгляд фашиста стал более благосклонным, однако не факт, что он читал Гете (Влад и сам его не читал).

– Ваш Гете… просто старый еврей. То ли дело – Ницше! – заявил Ганс, уязвленный пренебрежением к своей игре.

– За что вы так прекрасного поэта? Хотя… лично мне глубоко наплевать на его расу и вероисповедание.

– Вот как… – процедил Иван, и напряжение усилилось. Наверное, встреться они где-нибудь невдалеке от Чеховской, вел бы он себя иначе – как хозяин положения. Однако впереди маячил тяжелый переход, и сталкер был ему необходим. Вот и приходилось говорить, вместо того, чтобы хвататься за оружие и вопить о превосходстве Рейха, величии арийской расы, проклятых кавказцах, об отступниках и предателях из числа своих, таких же русских, но не понимающих правильной идеологии фюрера. – А вы в курсе, кому поклоняются евреи? А кого почитают? Тот самый… как его? Мухаммед… тьфу, нечисть. Моисей. Он же рогатый! Рогатый! Слышите?

– На слух не жалуюсь.

– А кто у нас рогач? Вот то-то и оно! Дьяволу они служат.

– Да ладно? – хмыкнул Кай. – Конкретно не повезло мужику с путаницей в переводах. Это ж надо было так попасть. Но дьявол во плоти? По мне, уже слишком.

– То есть?

– Конкретный попадос, – повторил Кай. – С иврита, где практически нет гласных, – на греческий, с греческого – на латынь… Изначальное «после спуска с горы Синай сияло лицо его» превратилось в «рогато было лицо его». И так и осталось в веках, став каноном изображений Моисея. Бедный пророк! – проговорил он. – А вот у вас в голове – совершеннейшая каша. Тоже мне аргумент: рога, – и рассмеялся, да так заразительно, что на лице и Влада и остальных фашистов появились робкие улыбки.