сие прилично и важности места, которое Нечаев временно занимать будет, с другой стороны оно по справедливости следует ему за отличное усердие и способности, оказываемые им на поприще службы»[562].

Не ограничиваясь указанием на необходимость производства себя в чин статского советника, С. Д. Нечаев вспоминал и о том, что князь П. С. Мещерский по своему званию имел особенное наблюдение за канцелярией Комиссии духовных училищ. Следовательно, и временно заменявший его Нечаев также должен быть назначен членом Комиссии и вознаграждён пожалованием 2.500 рублей из сумм Комиссии (как это имело место ранее, когда должность С. Д. Нечаева занимал его «предместник» коллежский советник А. А. Павлов).

«Князь Мещерский полагает, – писал от имени своего начальника Нечаев, – что ежели на определение Нечаева в Комиссию последует Высочайшая воля, сей новый член всегда может быть весьма для неё полезен, как познаниями своими, так и опытностью по части образования юношества. Он пользуется званием члена многих учёных Обществ, состоит таковым же в Комитете учебных пособий, и немалое время с отличием занимал должность Губернского директора училищ»[563].

Далее излагалась история о том, что С. Д. Нечаев «по ошибке» дважды возводился в чин коллежского советника и что «ежели бы при производстве его в коллежские советники даровано ему было надлежащее старшинство, он выслужил бы теперь положенные лета для производства в следующий чин статского советника». В конце содержалось собственно прошение, гласившее, что, прослужив после повторного производства в чин коллежского советника «с возможною для него деятельностью и усердием, без жалованья, он [С. Д. Нечаев] осмеливается просить о награждении его, в сравнении со сверстниками, чином статского советника»[564].

Активность С. Д. Нечаева оказалась ненапрасной: уже 6 апреля 1829 г. он получил чин статского советника и тем же указом был определён членом Комиссии духовных училищ. Спустя две недели, 20 апреля 1829 г., на время отсутствия обер-прокурора Нечаев получил назначение исправлять его должность[565]. В первые годы службы в духовном ведомстве он, по словам очевидцев, «держал себя прилично, ласков был к чиновникам канцелярским и льстил членам Синода, особенно московскому митрополиту, который ‹…› был в большой силе»[566]. В целом, он зарекомендовал себя с самой положительной стороны, сумев серьёзно ознакомиться с синодальными делами и лицами, служившими в Св. Синоде и Комиссии духовных училищ. Человек недюжинных способностей и просвещённым взглядом на свои обязанности, обладавший живым характером, Нечаев буквально сразу же стал «первым лицом» ведомства, не проявляя, однако, жёсткости в отношениях с подчинёнными чиновниками и с синодальными иерархами. Последние в то время явно не воспринимали его как врага, желавшего властвовать самовольно, не считаясь с мнениями и чаяниями архиереев.

26 июля 1929 г. Св. Синод избрал его членом для присутствия в Комитете о составлении штатов по государственному управлению, а 3 декабря 1829 г. назначил к присутствию в Комитете о перестройке зданий Св. Синода и Правительствующего Сената. Два года спустя, 8 декабря 1831 г., С. Д. Нечаев получил чин действительного статского советника, и, уже в этом чине, с 27 ноября по 24 декабря 1832 г. вновь исправлял должность обер-прокурора в отсутствие князя П. С. Мещерского[567]. Судя по всему, тогда никаких нареканий и обвинений в гордости и самоуправстве у синодалов он не вызывал.

Кардинально изменилась ситуация после того, как князь П. С. Мещерский оставил обер-прокурорское кресло и 2 апреля 1833 г. С. Д. Нечаев был назначен на его место, а 2 мая стал и Почётным членом Совета Императорского Человеколюбивого общества. Тогда, по воспоминаниям секретаря при Св. Синоде Ф. Ф. Измайлова, Нечаев «показал себя в натуральной наготе. С чиновниками он мог обходиться как хотел: подчинённые вообще люди безгласные пред начальниками. Но ему хотелось взять верх над членами Синода»[568]. Даже характер поведения Нечаева изменился, не выказывая того благоговейного раболепства перед иерархами, которое замечалось в его предшественнике. Как и П. С. Мещерский, он приезжал в столичную духовную академию для присутствия на публичных экзаменах, но в отличие от него, никогда не приезжал к началу, не встречал митрополитов. Наоборот, академическое начальство вынуждено было озаботиться его встречей. Сколько бы времени экзамен не продолжался, обер-прокурор «не обнаруживал ничего похожего на желание расцеловать руку м[итрополита] Серафима, как делывал князь Мещерский, но предлагал вопросы студентам, особенно по истории». По мнению современников, в приёмах Нечаева проглядывал не покорный слуга иерархов, а начальник академии, считавший себя никак не ниже лиц, с которыми сидел рядом за экзаменационным столом.

«Он хотел быть оком Государя и стряпчим о делах государственных (так называл обер-прокурора Св. Синода Пётр Великий), улучшить духовно-учебные заведения и положение белого духовенства, ограничить произвол епархиальных властей и пр. и пр. – характеризовал деятельность Нечаева профессор Д. И. Ростиславов. – Но, кажется, он ошибался, думая, что на этой высоте, на которой он тогда стоял, можно поддержать себя только честною и деятельною службою. Если сам он не мог вести интрижки, то ему, по крайней мере, нужно было парализовать те из них, которые против него были направлены». Кроме того, профессор обращал внимание и на то, что обер-прокурора обвиняли в слишком гордом и обидном обращении с архиереями (во время проезда через епархиальные резиденции), хотя и оговаривался: обвинения выходили из враждебного С. Д. Нечаеву лагеря[569].

Обратим внимание на фразу о том, что обер-прокурор хотел быть оком государя и стряпчим о делах государственных. Она тем более характерна, что позволяет сказать: князь Мещерский не воспринимался современниками полноценным «оком» и «стряпчим», и, следовательно, не воспринимался полноценным главой ведомства православного исповедания. Неудивительно, что деятельность С. Д. Нечаева встречала неприятие у иерархов – членов Св. Синода. Вспыльчивый, не скрывавший свои внутренние ощущения, резко и с насмешками отзывавшийся о синодалах, он казался слишком либеральным. Особенно раздражало поведение Нечаева митрополита Серафима (Глаголевского), знавшего по слухам, что обер-прокурор насмешливо называл членов Синода «старички мои», в свете презрительно отзываясь об их деятельности и рассказывая там, что они в Св. Синоде больше занимаются не рассмотрением дел, а своими недугами, более говоря о пустяках, нежели о вопросах духовного управления[570].

Вероятно, по этой причине, рассуждая о процессе превращения церковного управления в особое ведомство, ускорившемся при С. Д. Нечаеве, протоиерей Георгий Флоровский, не к месту указывая, что он был масон, отмечал: обер-прокурор «к духовенству и к иерархам относился презрительно»[571].

Здесь всё было непросто: если даже признать, что Нечаев презрительно относился к иерархам, то нельзя того же сказать об его отношении к белому духовенству. Многократно упоминавшийся выше профессор Д. И. Ростиславов, сожалея о скоро последовавшей отставке Нечаева, указывал, что он «в звании обер-прокурора Св. Синода имел желание и мог бы сделать много полезного для белого духовенства, для духовно-учебных заведений, но не для монашества»[572].

Показательно в этой связи, что