– М-да, – сказал неуверенно. – Наверное, так.

Он смотрел на меня вопросительно, будто ожидая пояснений. Но я ничего не мог ему сказать, потому что и сам не знал.

– Вам известен кто-либо из его родственников?

– Нет.

– А может, он оставлял номер телефона, по которому его в случае чего можно было найти?

– Оставлял, конечно.

– Какой?! – вскинулся я.

Колпаков покопался в бумагах и извлек лист, испещренный пометками.

– Вот, – сказал он. – Смотрите.

Я посмотрел и вздохнул, разочарованный. Надеялся выведать какой-нибудь новый номерок, по которому смог бы найти Нину Тихоновну, а это был тот самый телефон, что и в моем блокноте. Номер-пустышка. Там никто не живет. И не жил, как утверждают гончаровские соседи.

– Вы когда-нибудь были у него дома?

– Нет, разумеется.

«Разумеется». Какая может быть дружба между директором магазина и грузчиком?

– А где он жил, вы знали?

– Не имею представления.

– Гончаров когда-нибудь рассказывал о себе?

– Что вас интересует?

– Допустим, о своем прежнем месте работы.

– Нет.

– Он когда-то работал в столярной мастерской.

– Не имею представления.

Никаких сведений. Даже странно. Я поднялся, приготовившись уйти.

– А что вам за интерес? – спросил Колпаков. – Почему интересуетесь, если не секрет?

– Секрет, – буркнул я. – Да еще какой.

Почему я должен перед ним отчитываться, если из него самого не вытащишь ни слова? Конечно, всего он знать не может. Но так, чтобы уж совсем ничего, – в это я не верил.

Ряжский неожиданно позвонил мне и в разговоре был необычайно любезен. Его доброжелательность показалась мне неискренней, а потому недоброй.

– Вы бы не могли подъехать ко мне?

– Когда?

– Прямо сейчас.

Отказываться было бесполезно. Не приду по доброй воле – он пришлет повестку. Выбора нет.

– Хорошо.

– Только я вас попрошу, – заторопился Ряжский. – Дождитесь на проходной нашего сотрудника. Он вас проводит.

– А как он узнает меня?

– Это наши заботы.

Еще бы он меня не узнал! Это оказался один из компании допрашивавших меня в памятную ночь после убийства Боголюбова. Он сделал вид, что ничего плохого между нами не было, и даже протянул руку для рукопожатия. Я проигнорировал этот жест.

– Напрасно вы так, – заметил он.

– А это уж позвольте мне судить.

Он усмехнулся и повел меня по коридорам прокуратуры – совсем не туда, где был кабинет Ряжского. У одной из дверей в самом конце коридора он остановился, но дверь не открыл, а обернулся ко мне.

– Сейчас мы с вами зайдем сюда, – показал на дверь. – Пожалуйста, храните полное молчание. А что дальше – я вам скажу, когда понадобится. Хорошо?

Я кивнул, хотя ничего не понял, если честно.

Мы вошли, это был кабинет, один из многих, в нем никого, но отсюда, из кабинета, в соседнюю комнату вела дверь. Дверь была приоткрыта, и я вдруг услышал голоса. Один явно принадлежал Ряжскому, а вот другой, женский… Я быстро обернулся к своему провожатому. Он поднес палец к губам.

Это был голос Нины Тихоновны. Я узнал бы его из тысячи прочих. Слова слышались отчетливо, будто я находился в одной комнате с невидимыми собеседниками.

Мой провожатый выглянул в соседний кабинет. Наверное, он хотел дать знать Ряжскому, что я уже прибыл. Что-то происходило. Как будто они хотели устроить так, чтобы мы не столкнулись с Ниной Тихоновной. Она и сейчас, как мне представлялось, не знала, что я нахожусь рядом с ней, в соседнем кабинете.

– Что ж, спасибо. – Голос Ряжского. – Вы мне очень помогли сегодня. Ознакомьтесь, пожалуйста, с протоколом и распишитесь вот здесь.

Некоторое время стояла тишина. Потом какой-то шорох. Подписала.

– Вас все там же можно найти? – Голос Ряжского.

– Да.

– А то меня этот парень с толку сбил.

– Какой парень? – не поняла Нина Тихоновна.

– С телевидения который, Колодин. Дал мне ваш номер телефона, а вас там нет.

– Я же вам дала свой номер…

– Вы давали, да, но он мне на допросе еще один номер продиктовал и клялся, что это ваш домашний телефон.

– А что за номер такой?

Ряжский продиктовал. По этому номеру я когда-то звонил Нине Тихоновне.

– Нет, он что-то напутал, – сказала Нина Тихоновна.

Я удрученно посмотрел на своего опекуна. Тот жестом показал, что я должен помалкивать.

– Где вы сейчас живете? – спросил Ряжский.

– В Замоскворечье.

– У родственников?

– Зачем же у родственников? У меня своя квартира, двухкомнатная.

– Давно она у вас?

– Всю жизнь.

– А на Ленинградском проспекте вы разве никогда не жили?

На Ленинградском проспекте как раз и была эта странная квартира, в которой Гончаровы то ли жили, то ли нет.

– Нет, не жила.

А голос дрогнул.

– Значит, что-то напутали, – беспечно сказал Ряжский.

Неужели не заметил смены интонации?

– Еще раз вам большое спасибо.

– Да уж не за что.

– Позвольте, я вас провожу.

Шум передвигаемых стульев. Шаги. Нина Тихоновна и Ряжский одновременно появились в проеме двери. И тут она увидела меня. Не ожидала. Не думала. Замерла, превратившись в статую.

– А, вы уже здесь, – сказал мне Ряжский. – А мы только что о вас вспоминали.

Говорил, а сам смотрел не столько на меня, сколько на женщину. Я понял, к чему были все эти приготовления. Меня держали про запас, чтобы выложить в самом конце, как козырного туза.

– Что же вы меня, Евгений, в заблуждение ввели? – продолжал свою тщательно расписанную партию Ряжский. – Дали не тот телефон, да и с Ленинградским проспектом неувязочка вышла.

Я молчал, потому что мне не хотелось принимать участия в комедии, которую разыгрывал Ряжский. И еще меня останавливало выражение лица Нины Тихоновны: полнейшая растерянность и ничем не прикрытый ужас. Как будто я был не я, а выходец с того света.

– Так где вы с Ниной Тихоновной встречались, а? – предложил мне поучаствовать в разговоре Ряжский. И сразу же – к Нине Тихоновне: