– Это угроза? – опять повторил я. – Я, кстати, хотел кое-что у вас спросить. С Гончаровым – это я о его убийстве говорю – Боголюбова была идея?

– Не знаю.

Но глаза отвел, и я проявил настойчивость:

– И все-таки? Мы здесь одни, свидетелей ведь нет.

– Олег никогда не прощал хамства.

Откровеннее он вряд ли ответил бы. Но и так достаточно красноречиво.

– Хотелось бы думать, что лично вы не имели к этому отношения, – сказал я.

– Мне претят подобные методы. Говорю же, теперь все будет по-другому.

Я вздохнул, потому что мне предстояло его разочаровать.

– К сожалению, я не могу вам ничего сразу ответить. Сотрудничать с вами? Давайте это обсуждать. Но помочь в чем-либо, а тем более сохранить прежнее положение в эфирной сетке – тут вы обратились не по адресу.

– Вы ведь назначены генеральным продюсером.

– Такое предложение мне было сделано, но все пока очень зыбко, а точнее – совсем никак. И эфирной сеткой занимаюсь не я, а Касаткин. Если вы думаете, что я пойду к нему просить за вас, – этого не будет, я сразу предупреждаю.

– Значит, все останется по-прежнему?

– По-прежнему не остается никогда. Все изменяется.

Изменения кому-то идут на пользу, а для кого-то предвещают скорый крах. Как в случае со «Стар ТВ», например. Я не сказал этого Виталию, но он и сам все прекрасно понял.

– Значит – отказ?

– В этом плане – да, – честно сказал я.

Он кивнул, нахмурившись, щелкнул пальцами, подзывая своих охранников, и пошел по коридору прочь. Даже не попрощался. Это было плохое расставание, очень недоброе. Виталий уходил, унося в себе горечь и уверенность в том, что я был с ним неискренен и несправедлив.

Я позвонил Касаткину.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал я. – Помните историю с фальшивым удостоверением? Ну, когда у нас пропал человек и я вас попросил навести справки в ФСБ?

– Помню.

– А нельзя ли было бы узнать, что им в тот раз удалось накопать?

– Тебе это зачем?

– Очень надо. Жизненно необходимо.

Я слышал, как Касаткин вздохнул.

– Зайди ко мне, Женя, – попросил он. – Поговорим. Прямо сейчас – хорошо?

Он был в кабинете один. Несколько пухлых папок громоздилось посередине стола, сразу бросаясь в глаза входящему.

– Я их выложил специально, – сказал Касаткин и прихлопнул верхнюю папку ладонью. – Чтобы показать, сколько у тебя накопилось неразобранных дел.

Намекал на мое назначение генеральным продюсером, что было лично для него делом давно решенным. Я сделал вид, что ничего не понял.

– Так я насчет ФСБ.

– А что там с ФСБ? – без особого энтузиазма осведомился Касаткин.

– У вас же связи, Николай Вадимович. Вот если бы вы смогли разузнать, что эфэсбэшники в прошлый раз накопали по Гончарову…

– Зачем тебе?

– Мне нужно знать, кто он, этот Гончаров, кем работал, откуда вообще взялся.

– Я думал, у тебя информация есть. Слышал, что ты целые досье на своих героев собираешь.

– Собираю. Но в данном случае вышла промашка. Все оказалось липой.

Касаткин недоверчиво воззрился на меня.

– Липа, и ничто другое, – подтвердил я. – Ничто из того, что рассказывал нам сам Гончаров и что о нем поведала его жена, не подтвердилось. Выдумки от начала до конца.

– Я не буду этим заниматься.

– Николай Вадимович! – с чувством сказал я, преданно заглядывая Касаткину в глаза. – Мне это очень важно!

– Для этих дел есть прокуратура или что там еще.

– Дело касается лично меня!

– Женя! – строго сказал Касаткин. – Забудь о своем расследовании! За нашим каналом и за тобой, кстати, тоже, тянется такой шлейф недобрых историй, что пора бы уже с этим покончить.

Все скандалы последнего времени – это удар по репутации канала, тут я с Касаткиным был согласен. Но глупо прятать голову в песок и делать вид, что ничего не происходит. Так я ему и сказал.

– Мы поначалу этого Гончарова приняли за чудика. Никогда было не понять, где он серьезен, а где лапшу на уши вешает. То он на заводе работал, а то двадцать лет в тюрьме просидел, по политической статье. Все выглядело как безобидный треп. И вдруг это убийство. Мне случившееся сначала казалось нелепостью, а когда мы биографию Гончарова копнули, совсем чуть-чуть, самый вершочек, – там вдруг такое открылось!

– Ну какое там открылось? – со вздохом спросил Касаткин.

– Там нет ни одного слова правды – в его биографии! Ни од-но-го! Миф, легенда, как хотите называйте, но нет никого, кто мог бы подтвердить его рассказы о себе.

– А тебе его биография нужна?

– Очень! Вокруг нашей программы происходят события, которым нет объяснения. Это как в случае с НЛО – видеть видят, а что к чему – загадка.

– Хочешь, поговорим откровенно?

– А до этого мы говорили не откровенно?

– Женя, прекрати! – поморщился Касаткин. – Ты прекрасно понял, о чем я говорю.

Он сдвинул стопку папок в сторону, и теперь между нами ничего не было – лицом к лицу, так сказать.

– Бывают истории, которые чем быстрее закончатся, тем лучше. И о них лучше поскорее забыть.

Касаткин говорил с уверенностью человека, который выносил в себе эту мысль и она стала для него родной.

– Этим делом занимается прокуратура. Ничего они не найдут, конечно.

Я возмущенно воззрился на Касаткина, но тот спокойно подтвердил:

– Да, да, Женя, ничего они не раскопают. Об эффективности нашей правоохранительной системы можно было рассказывать сказки раньше, когда информация дозировалась, а как газетчикам позволили писать правду, тут-то и открылось, что наши доблестные защитники порядка могут только бытовые преступления раскрывать, когда человека убивают в пьяной ссоре и убийца даже не пытается скрыться с места преступления, а ложится в соседней комнате и засыпает, мертвецки пьяный.

Зазвонил телефон, но Касаткин только приподнял и тут же снова опустил трубку на рычаг.

– А мы имеем не заурядную бытовуху, Женя, а заказное убийство. Процент раскрываемости, по статистике, нулевой. Пройдет немного времени, дело положат под сукно, и все забудется. Гончарова этого, конечно, жалко, но его ведь уже не вернешь.

– Вам, значит, удобнее, чтобы вот так – под сукно?

– Да, – ответил Касаткин, глядя мне в глаза ясным взором уверенного в собственной правоте человека. – Жизнь продолжается, в этой жизни много забот и проблем, и если хотя бы одной проблемой становится меньше – это какое-никакое, а все таки облегчение.