Другой его рассказ имел не менее характерную концовку. Павел Петрович, считаясь гроссмейстером ордена Святой Анны, при жизни Екатерины имел право лишь подписывать наградные бумаги, награждала же сама императрица. Павел, желая отблагодарить Ростопчина и другого своего любимца — Н. Свечина, решил однажды сам вручить этот орден обоим, но, опасаясь гнева матери, посоветовал привинтить анненские кресты «на заднюю чашку шпаги».

Свечин так и сделал. Но не таков был граф Ростопчин, он почувствовал себя меж двух огней: не исполнить волю великого князя было нельзя, но и нарушение установленного порядка (орден могли увидеть и донести) казалось не менее опасным.

Федор Васильевич из осторожности решил исповедаться перед двоюродной сестрой своей жены — Анной Степановной Протасовой, любимой камер-фрейлиной государыни, и та (по его просьбе) поведала Екатерине о неловком положении свойственника. Екатерина, улыбнувшись, посоветовала привинтить орден спереди, обещая не замечать этого.

Ободренный Федор Васильевич укрепил крест на передней чашке и тут же показался на глаза наследнику. Тот опешил было от такой наглости и спросил, почему он нарушил его распоряжение. Федор Васильевич только этого и ждал, он заявил, что милость его высочества столь для него драгоценна, что скрывать ее он не в силах. Так собственную робость Ростопчин сумел обратить в геройство, порожденное преданностью своему покровителю [18, 288].

Можно ли после таких признаний считать, что в самом начале открывающейся блестящей перспективы он самовольно рискнул снять копию письма, хранившегося императрицей в тайне (а значит — секретного) и, снабдив ее собственным пояснением, предать гласности? Конечно же, вопрос о «копии» был согласован с Павлом I.

Заканчивая беседу с Протасовым, Федор Васильевич произнес: «Так вот чем, любезный друг, выходят в чины, а не талантами и гением».

Возможно, Ростопчин поведал гостю и о бессмертном венце своего творчества — истории с сочинением письма А. Орлова, но публикации воспрепятствовала цензура.

Итак, письмо А. Орлова, которое «копировал» Ф. Ростопчин, в природе не существовало. Значит ли это, что многоголосый хор рассказчиков об убийстве возник на пустом месте? Оговорки и недомолвки, сопутствующие версии о смерти Петра по болезни, заставляют усомниться в ее непоколебимости.

Обратимся еще раз к документам о содержании в Шлиссельбургской крепости сверхсекретного «безымянного» узника, собранным в рукописи М. А. Корфа — В. В. Стасова и вспомним о деле подпоручика Мировича.

Напомним, что один из первых указов воцарившегося Петра III относительно заключенного Ивана VI предписывал капитану Преображенского полка князю Чюрмантееву следующее: «Командированы вы для караула некоторого важного арестанта в Шлюссельбургской крепости, котораго содержать повелеваем так, как именной указ и инструкция от нашего генерал-фельдмаршала графа Шувалова повелевают… Буде ж сверх нашего чаяния, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколько можно и арестанта живаго в руки не отдавать» [34, 211]. На указе рукой начальника Тайной канцелярии А. Шувалова сверху значится пометка «секретнейший», а снизу дата: «подписан 1-го числа генваря 1762 года».

А. Шувалов и его двоюродный брат, Иван Иванович, фаворит Елизаветы Петровны, также как и Н. И. Панин, были сторонниками передачи власти малолетнему Павлу Петровичу, к чему склонялась в последние годы своей жизни и сама покойная императрица Елизавета. Возможно, этим обстоятельством и объясняется появление манифеста от 21 февраля 1762 г. «Об уничтожении тайной розыскной канцелярии», по которому это заведение ликвидировалось «навсегда, а дела оной имеют быть взяты в Сенат, но за печатью к вечному забвению в Архив положены». Туда же первоначально предполагалось передать и начальство над Иоанном Антоновичем: но по неизвестной причине дальнейшее его содержание было доверено сразу трем лицам из окружения Петра Федоровича: камергеру А. А. Нарышкину, генерал-поручику А. П. Мельгунову и тайному секретарю Д. Волкову [34, 217].

М. А. Корф, имевший в руках всю историю Ивана VI в документах, хранившихся тогда в императорском архиве, не знал (по его признанию), что именно побудило Петра III к предписанию такой решительной меры, как «не отдавание арестанта живаго в руки».

Не проливает свет на это обстоятельство и переписка Фридриха II с Петром III. О том, что корни решения о судьбе Иоанна надо искать глубже, говорит А. Брикнер: «Фридрих II в августе 1743 года советовал Елизавете, ради ее собственной безопасности, разлучить членов несчастного семейства, заключить бывшую правительницу, Анну Леопольдовну, в монастырь, отправить бывшего императора, Иоанна Антоновича, в Сибирь, а герцога Антона Ульриха отпустить в Германию. Прусский король, в то время хлопотавший о женитьбе Петра Федоровича, заявил даже, что успех этого дела должен обусловливаться принятием строгих мер против брауншвейгского семейства» [6/1, 15]. Я. Штелин в своих записках о Петре III подтверждает осуществлявшуюся переписку Фридриха II с Петром Федоровичем до его воцарения, чем, очевидно, и объясняется появление жесткого указа сразу после смерти Елизаветы Петровны.

Как бы то ни было, но прецедент был создан волею самого Петра Федоровича, и Никита Иванович Панин, имевший со времен Елизаветы Петровны доступ к любым «известиям», до персоны наследника Павла касающимся, не мог ничего о нем не знать. Через месяц после убийства Петра в инструкции, подписанной уже самим Н. Паниным, подтверждалось: «Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живаго никому его в руки не давать» [34, 230]. О том, что условия заключения Иоанна VI не были секретом и для Екатерины II, говорится в уже не раз цитированном нами ее именном указе генерал-майору Н. Савину от 29 июня 1762 г.: «чтоб оный колодник в силу той же инструкции, которая у вас есть, неотменно содержан был со всею строгостью…». Следует также принять во внимание слова М. Корфа о том, что цитируемый именной указ был «первым распоряжением императрицы в самый день ее воцарения 29 июня…»

И вот Петр Федорович сам оказался в роли свергнутого и, хотя отрекся от престола, продолжал быть «для нас всех опасен для того што он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть», что видно из письма А. Орлова от 2 июля 1762 г.

Сама собой напрашивается параллель между условиями заключения полусумасшедшего Иоанна Антоновича и, несомненно, более опасного для не устоявшейся власти Петра Федоровича. Именно такое положение двух свергнутых императоров привело к сохранности документов по содержанию одного и полному уничтожению таковых относительно другого.

Но следовало соблюсти и те меры предосторожности, которые обеспечивали до сих пор безопасность принца Ивана. Вернись Петр Федорович «в прежнее состояние», и полетели бы головы и Екатерины, и Панина, и Орловых. Из двух бед выбирают меньшую. Был ли издан Екатериной указ о лишении жизни Петра в случае попытки освободить его, или А. Орлову дана была устная инструкция — об этом мы вряд ли когда-либо узнаем. Но то, что в таком документе должно было оговорено условие об исполнении убийства как крайней меры, не подлежит сомнению.