и еще раз сглотнула. Перебор с вином вышел — явный. Взгляд чуть затуманенный, как город за окном, проступающий огнями в повисшей моросли.

— Унизить меня? — не изменился он в лице. — Тебе станет легче? Это твой реванш?

Спрашивает совершенно безучастно, будто о чужом человеке. Нет, нет, не обо мне — я, понятное дело, для него давно чужая, а о себе отстраненно. Отстраненно от действительности. Ему на себя плевать.

— Развод, новый паспорт, — загнула я пальцы на растопыренной руке. — Пирсинг в пупок, это ты предложил…

Я рассмеялась довольно громко, но, почувствовав в горле новый сгусток желчи, замолчала и сжалась.

— Иди в душ и спать. Если можно еще спасти твою одежду на завтра, буду рада…

Больше радоваться было нечему.

Андрей молча стянул джемпер, вместе с футболкой-поло. В джим точно не ходит, просто не ест — или до сих пор не в коня корм. Нервы все сжигают?

— Что? — бросил он уже с мало-мальским вызовом, подкопив за молчание немного сил.

— Ничего…

Я набралась смелости отойти от стола. Для сближения с Андреем смелости не требовалось. Просто трудно было ровно пройти эти первые и последние три шага, разверзшиеся между нами, точно бездна — не любовного отчаяния, а скучной действительности. Положила ему руку на плечо, почти на плечо — там, где еще темнела растительность. Не обнял, не бросил одежду на пол — просто стоял. Стояло ли все остальное — не смотрела, не касалась. Это сейчас действительно не особо меня касается — исполнение супружеского долга и всех остальных желаний Лебедева.

Андрей одет снизу, я одета только сверху, но это не та гармония, которая способна скрасить дождливый вечер.

— Теперь что? — не прекращал он задавать дурацкие вопросы.

— Не знаю, — тронула я второе его плечо. — Боюсь повторения такого же в пятницу…

— А что будет в пятницу? — спросил, чтобы заставить меня говорить, не забыл ведь…

— Другая попытка вспомнить, что когда-то вдвоем нам было хорошо.

— Обязательно вспоминать надо?

Он напрягся до последней клеточки тела. От моих слов или от легкого поглаживания моих пальцев — или от этой жгучей смеси унижения, ревности, безнадеги… И чего-то еще, грусти?

— Ну… Ему ведь тоже захочется.

— А тебе?

— Не знаю. Я ведь думала, что переспать с тобой не составит никакого труда, а вот как — не жалею, не зову, не плачу, все пройдет… — не стала я договаривать есенинские строки.

Кто знает, о том ли на самом деле пел поэт… Низменном. Вдруг все же о высоком…

— Любимая, меня вы не любили…

— Лошадь ты, лошадь, такая лошадь, — перебила я его попытки воспроизвести по памяти другое есенинское стихотворение.

Может быть, спасла от нового позора. Не засыпает же он со сборником стихотворений на груди… А со временем память изнашивается, как и душа, как и тело…

— Не думай, что я не ценила тебя, — сказала я, не пытаясь ни льстить, ни врачевать раны “взмыленной лошади”. — Но в жизни ценен лишь результат. А в результате у меня другой муж, другой ребенок и паспорт другой страны. Не говори, пожалуйста, что это только мой выбор, — продолжала я взбивать волоски уже ближе к соскам, расправляла завиток и отпускала с тяжелым вздохом. Не моим, а его. Моего тут ничего не было — отпустила, забыла, отдала другой женщине. Она не взяла, не мои проблемы…

— Это не мой выбор, это моя ошибка, — сказал Андрей сухо.

Одежда наконец упала на пол, и свободными руками он стиснул мне скулы.

— Даже у последних сучек в универе можно было выпросить пересдачу… Начни новую жизнь со мной.

— На постели, в которой я спала с Сунилом. В этой вот квартире. Ничего не взыграет, нет?

Не вздрогнул от слов, нет — только от вида моих приоткрытых губ.

— Думаешь, там тот же матрас?

— Ну, я ничего не меняю в жилье на сдачу, пока квартиранты не пожалуются, потом посылаю менеджера на разведку, все ли в действительности так плохо или тенанты выеживаются. У меня квартиры в других штатах…

— А ничего, что он имел мою жену двадцать лет? Это меня коробит куда больше… Но я не понимаю мужиков, которые в угоду какой-то мужской гордости не прощают измену… Если болит, чего притворяться безразличным? И потом… Это всего лишь тело. Душу ты ему не отдала…

— Думаешь, до сих пор люблю тебя? — спросила через силу, улыбкой ослабляя его хватку на моих щеках.

По его губам тоже проехалась улыбка — точно катком. Лицо расплющилось, смазалось — снова мурашки перед глазами побежали, но Андрей держит меня крепко, не упаду. Только в своих глазах, когда протрезвею. Но если я об этом сейчас все еще думаю, то, выходит, все же на трезвую голову решила отдать должок или наоборот взять проценты…

— Нет, не любишь… — голос Андрея колыхнул воздух вокруг меня, и рябь усилилась. — И никогда не любила.

— Ну давай, давай… — мотнула я головой и ощутила уже реальное головокружение. — Повтори слова мамочки, что я использовала тебя в качестве трамплина…

— Не надо о ней… В таком контексте…

— Извини… Не буду. Но я тебя любила.

Чтобы добавить весомости аргументу, я ткнула Андрея пальцем в грудь, но так как между нашими телами почти не осталось зазора, то чуть не сломала ноготь вместе с пальцем. Черт… Пить нельзя не только на жаре, но и в осеннем холоде неотапливаемой квартиры и… Перед сном. Вместо сна.

— Это ты любил бабушкины завтраки, поэтому на мне женился…

— Твою яичницу тоже никогда не забуду…

— Ты говорил за нее спасибо.

— И завтра скажу…

— У меня нет яиц…

— У меня тоже скоро не будет, — хмыкнул Андрей около моего носа.

Не поняла, подняла я руки или опустила, но в данный момент они лежали на кожаном ремне, который снова пришлось выдергивать из шлевки.

— Ты же не хочешь…

Андрей прижал мою руку своим животом, потому что боялся убрать руки с моей головы: вдруг потеряю голову, что тогда?

— Я уже не знаю, чего хочу, хотя… — прохрипела ему в лицо. — Наверное, оказаться в кровати на спине и с закрытыми глазами, а с тобой или без тебя — уже без разницы.

Глаза я закрыла, но осталась вертикальна полу.

— И вышла я за тебя, когда Америка даже не маячила на горизонте, но сейчас ты можешь, конечно притянуть все за уши.

— Тебя, если только…

Но уши он мне пока просто сжимал — из-за его ладоней и шумело в них, точно в морской раковине, а совсем не из-за выпитой лишки.

— Как же я