ребятам к завтраку, упала шашка. За ней другая. Повариха Татьяна Гавриловна подняла глаза к потолку. Закричала:

– Ленька, ужо я тебе задам!.. – И осеклась. Смотрит в потолок странным взглядом.

* * *

Коля Чембарцев снов не видел. Исходя из данных науки, он их, конечно, видел, но враз забывал, и когда просыпался, то вылезал в жизнь, как вылезают из окопов засыпанные взрывом солдаты. Сны оставались в нем лишь чувствительными воспоминаниями, как память о вырванном зубе или горячем приморском песке.

Коля спал, и казалось ему, что он в темноте идет. Нету полярной ночи, сквозь которую огоньки видны, и звезды, и северное сияние. Темень вокруг густая и жаркая. Но от этой густой жары холодно. Наталкивается Коля на людей в темноте и просит: «Пожалуйста, включите северное сияние… Пожалуйста…» Но все от него отворачиваются. И никто не включает. «Пожалуйста… – просит Коля. – Будьте добры…»

* * *

– Я – «Парус». Я – «Парус», «Фиалка», мы подошли к устью пролива. Все заструги, все торосы обшарили… Собачьи упряжки рядом со мной. Вездеходы поворачивай назад. Прочешем пролив еще раз. Теперь против ветра идти… Люди, Раиса, устали…

– «Парус», «Парус», вас поняла. ВСД-шестьдесят семь, ВСД-шестьдесят девять, ВСД-сорок, ВСД-пятьдесят два. Я – «Фиалка». Поворачивайте обратно. Приказ капитана. Прочесывайте пролив в обратном направлении. Будьте внимательны, впереди вас люди. – И тут Рая добавила от себя: – Когда поравняетесь с ними, особо уставших и обмороженных возьмите на борт.

Идут люди согнувшись, некоторые касаются руками льда, чтобы пурга, бьющая в грудь, не могла опрокинуть их. Некоторые падают. Тогда останавливается вся цепь и ближние помогают упавшему подняться. Собаки впереди людей ползут. Собаки легкие и лохматые. Ветер отрывает их ото льда, как комья ваты. Хорошо, что собаки упряжкой связаны. Иногда ветер катит всю упряжку. Вместе с нартами.

– Я – гидропост Топорково, – сказало радио, всхлипнув. – Раиса, извини меня, я на тебя накричала. Измучилась я…

– Ничего, тетя Муся.

– «Фиалка». Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть.

Рая молчит, словно оглохла – перестала воспринимать голоса и вопросы. Смотрит она на бегонию королевскую и не видит.

– «Фиалка», «Фиалка»… Сестренка, ты что?

– Ничего, – сказала Рая, очнувшись. – Володя! Слышишь, Володя? Как у тебя?

– Порядок, сестренка. О нас не заботься. Ищите ребят спокойно.

– Что случилось, Володя? Объясни толком.

– Сестренка, порядок. Штурмана моего вывезли и других раненых тоже.

– Кто вывез? Поблизости ни одного вездехода.

– Гидролог Чембарцев и Степан Васильевич с Соленой Губы вывезли… Гидролог тоже плох – вместо него за руль второй пилот сел. Мы, сестренка, ликуем. Теперь нам тепло. У нас тут тети Мусины одеяла, и шкуры, и спирт. Гуляем…

* * *

Директор школы стоял к комнате номер пятнадцать, смотрел на омара, которого Коля привез из Одессы. Сушеный омар парил над игрушечным мором.

Радио говорило московским бодрым голосом: «Нынешняя весна в Сочи на редкость ранняя. На бульварах и в парках зацветают нарциссы. Скоро распустятся тюльпаны – подарок голландских цветоводов…»

В комнату медленно и растерянно вошла повариха Татьяна Гавриловна. Протянула директору раскрытую ладонь – на ладони шашки. На недоумевающий, досадливый директорский взгляд повариха Татьяна Гавриловна показала пальцем – сверху вниз.

– Падают прямо в тесто… Тут дырка есть… Директор быстро шагнул к кровати. Валенок торчит. Директор шевельнул его ногой. Потом наклонился и вытащил из-под кровати Наташку. Вместе с поварихой Татьяной Гавриловной вытащил из-под другой Леньку и Колю.

– Что, уже завтра? – спросила Наташка, мигая.

* * *

Ребята еще протирали глаза, когда в комнату ворвался с красными пятнами на пушистых щеках Сережка Коновалов.

– Ты зачем в малице ходишь по школе? – строго спросила у него Наташка. – Знаешь, не разрешается.

– Я из вас душу вытрясу! – Сережка принялся хватать, тискать их, словно хотел убедиться, что это они в самом деле, а не плод усталого воображения. – Я из вас бифштексов наделаю! – кричал он. – Весь поселок ушел в пургу вас искать. Все в проливе. И собаки. И вездеходы. Даже я просился, дурак… Вы что?.. Надаю сейчас по ушам!

– Мы ничего, – сказала Наташка. – Мы… просто… В дверях толпились ребята, и маленькие, и большие. Сережка взял со стола записку, сунул ее Леньке под нос. Ленька медленно поревел взгляд с записки в пол, потом так же медленно глянул на Колю.

– Чего? – спросил Коля, стаскивая с себя шапку. Ребята из дверей уставились на него. – Чего вытаращились? – закричал Коля. – И пошутить нельзя?! Я для юмора…

Наташка заплакала и на четвереньках поползла под кровать.

* * *

– «Парус», «Парус». Я – «Фиалка». Вызываю «Парус»… Зазвонил телефон. Рая встала, сняла трубку.

– Да, – сказала она. – Это я. Что вы сказали? Под кроватью?.. Пошутили, вы говорите? – Она осторожно положила трубку. Ноги ее сделались неустойчивыми, словно стояла она не на синем бобриковом ковре, а на гладком, без задоринки озерном льду.

– Я – «Парус». Я – «Парус»… «Фиалка», все безнадежно. Мы обшарили пролив в обратном направлении. Посылайте вездеходы к самолету.

– К самолету уже идут вездеходы от горы Ветровой, – сказала Рая в пол. – Раненых вывезли…

– Я – «Парус». «Фиалка», почему молчите? – спросил из пурги капитан порта. – Что с вами?

Снова зазвонил телефон. Рая посмотрела на него, потерла виски, прибрала растрепавшиеся за смену волосы.

– «Парус», – сказала она. – Ребята нашлись. Они под кроватями лежали. Они пошутили…

Тихо стало. Даже пурга за окном как бы съежилась, обессилела. Радиоголоса дальние, радиоголоса ближние словно поперхнулись от этого сообщения. Потом загалдело все, засвистало. Завыла и загрохотала пурга. И в этом хохоте слышались Рае слова: «Они пошутили… Они пошутили…»

* * *

Ленька Соколов, привыкший за всех отвечать как старший, стоял у дверей директорского кабинета. А Коля сидел на полу в комнате номер пятнадцать и в сотый раз спрашивал голосом, охрипшим от раскаяния:

– Что, пошутить нельзя? Да?

Кирпичные острова

Рассказы про Кешку и его друзей

Как я с ним познакомился

Есть у меня друг – замечательный человек и хороший геолог. Работает он на Севере, в Ленинград приезжает редко, писем совсем не пишет – не любит. От людей я слышал, что семья моего приятеля переехала на другую квартиру. Я поспешил по новому адресу: авось узнаю что-нибудь о товарище, а повезет, так и его самого повидаю.

Дверь мне открыл мальчишка лет восьми-девяти. Он показался мне немного странным, все время поеживался, на меня не глядел, прятал глаза. Мальчишка сказал, что друг мой ушел утром и еще не приходил. Говорил он не разжимая рта, сквозь