Салливан взглянул на жену, уютно устроившуюся рядом с ним. Изабель принесла ему радость, которую он и не думал найти в своей жизни. С такой умницей всегда было интересно. Чтобы разгадать, как работает ее быстрый ум, ему бы потребовалась целая жизнь, и он охотно искал разгадку.

— О чем ты думаешь? — спросила его жена.

— Я думаю, что ты права, и для того, чтобы не быть убитым, Косгроуву требуется действовать первым. — Он наклонился и, положив руку на ее округлившийся живот, нежно поцеловал ее. — Нам надо быть готовыми помочь ему, потому что он сам не попросит нашей помощи. И еще я думаю, что до ужаса люблю тебя.

Она ответила ему поцелуем.

— А я тебя.

Брэм сел на Титана и посмотрел на большой серо-белый дом на углу улицы. Сегодняшний день был суетлив, как день охоты на лис. Вверх и вниз. Туда и сюда. Пока он не почувствовал такую усталость, что едва держался на ногах. За завтраком ему захотелось распродать все, что у него было, чтобы удержать Розамунду в Лондоне. К полудню ему уже хотелось, чтобы она уехала немедленно, ибо Брэм был убежден, что его намерение сесть в тюрьму или быть убитым обеспечит ее полную безопасность.

Она призналась, что он нравится ей. Нравится… Как кому-то приглянулась его лошадь или собака. И даже такой малости ему было достаточно, чтобы все снова перевернулось. Если она хотела остаться в Лондоне, то он стремился обеспечить ее безопасность.

Все кончилось тем, что он оказался верхом на лошади в пятидесяти футах от дверей Джонс-Хауса. Конечно, он бывал тут и раньше; черт побери, да он здесь вырос. Последние несколько лет он приезжал сюда, только когда его звали, — получить ежемесячное пособие или выговор, приправленный угрозами и презрением.

За две оставшиеся ночи он, вероятно, мог бы выиграть достаточно денег, необходимых, чтобы откупиться от Кингстона Гора. К сожалению, существовала опасность, хотя и не очень большая, что у него не будет этой ночи или что он может ничего не выиграть. Или еще хуже — проиграть что-то из того, что уже скопил. Ведь большие цифры означали и большие ставки, большой риск.

И было еще что-то, чего в этом случае он не мог себе позволить, — потерпеть неудачу.

Расправив плечи, он толкнул коленом Титана и направил его на короткую полукруглую подъездную дорогу. Он будет сдержанным, не даст волю своему языку и получит то, что ему так нужно. Выбора у него не оставалось.

Солидный, широкоплечий дворецкий распахнул перед ним дверь.

— Лорд Брэмуэлл, добрый день. — Он наклонил голову.

— Здравствуй, Спейк. Его светлость сейчас у себя?

— Насколько я знаю, он переодевается к обеду. Если вы желаете подождать здесь, я доложу.

Итак, он должен дожидаться в холле. Герцог, без сомнения, подумает, что если его оставить в гостиной, то он может украсть серебряные подсвечники. Левонзи, очевидно, не понимал, что целью игры было вывести отца из себя, при этом, по возможности, не касаясь его лично.

— Я не изменил своего решения, — сказал появившийся на лестнице герцог. — Ты лишен содержания.

— Да, я знаю, — ответил Брэм, решительно загоняя кипевший в нем, словно в котле, гнев под крышку. — Я не поэтому здесь.

— А тогда зачем же? Мы с Огастом сегодня вечером обедаем с членами кабинета министров.

— Мне надо поговорить с вами наедине. — Может быть, Спейк и хранил секреты герцога, но Брэм не собирался доверить дворецкому тайны Розамунды.

На лице герцога дрогнул мускул.

— Тогда пройдем в музыкальную комнату, — сказал он и повернулся на каблуках.

Брэм поднялся следом за ним по лестнице. Ему было интересно, почему Левонзи выбрал это место; в этом доме это была самая любимая комната герцогини. Виктория Джонс — единственный луч солнца в Джонс-Хаусе. Он не сомневался, что его жизнь сложилась бы по-другому, если бы она пережила его десятый день рождения, он в этом был уверен.

Они никогда раньше не разговаривали здесь. Было ли это намеренно? Не думал ли герцог, что Брэм в этой комнате по крайней мере не станет ему дерзить? Брэм не спускал глаз с отца. Сын действительно решил хорошо вести себя, независимо от того, как пойдет разговор. Но если герцог хотел призвать себе на помощь память о жене, то, вероятно, поступки Брэма производили на старого человека большее впечатление, чем он предполагал. В данный момент это было совсем некстати.

Герцог прошел к дальнему окну уютной комнаты, а Брэм повернулся и подчеркнутым жестом закрыл за собой дверь.

— Спасибо, что приняли меня.

Левонзи достал из кармана часы.

— У тебя есть три минуты.

— Тогда я сразу перейду к делу. Вы знаете о соглашении между Косгроувом и Абернети. Почему Абернети не попросил у вас десять тысяч фунтов, которые ему нужны?

— Потому что ему все равно придется вернуть их. А тут — выгодная сделка.

— Но вы одолжили бы ему деньги, если бы он попросил?

— Почему я должен был это сделать? На содержание дочери и дальше требовались бы деньги, а в случае, если бы она позднее вышла замуж, он должен был бы дать за ней приданое. Довольно значительное, без сомнения, учитывая ее возраст и заурядную внешность.

Первым порывом Брэма было потребовать извинения, потому что Розамунда была самая незаурядная девушка из всех, кого он встречал, но что-то в словах герцога привлекло его внимание. И это заставило Брэма похолодеть.

— Абернети просил вас о займе, — с трудом выдавил он сквозь зубы. — Вы отговорили его.

Герцог пожал плечами:

— Как я уже сказал, в финансовом отношении разумнее было продать дочь и покрыть долг.

— Вы верите, значит, что Косгроув будет ей хорошим мужем. Не так ли?

— Что я думаю о Косгроуве, не стану говорить в этой комнате.

— Так зачем же вы обрекаете добросердечную невинную леди на жизнь с ним?

— Совершенно очевидно, что она ему нужна, если он готов заплатить за нее. И какую еще иную пользу она может принести?

Это становилось даже более отвратительным, чем ожидал Брэм. Он подошел к арфе и слегка провел по струнам пальцами. Приятно было услышать ее мелодичное звучание.

— Что я должен сделать, чтобы получить от вас заем в десять тысяч фунтов?

Левонзи усмехнулся:

— Стать другим человеком. Брэм посмотрел на него:

— Каким вы бы желали меня видеть?

— Ха! Теперь уже поздно. Больше десяти лет ты не проявлял ко мне ничего, кроме презрения и неуважения. А она — одна из твоих любовниц? Поэтому ты хочешь выкупить ее? Господи, да она этого не стоит! Я уверен, что твой добрый друг маркиз поделится ею с тобой за значительно меньшую сумму.

— Тогда восемь тысяч фунтов.

— Нет.

— Шесть тысяч. И я верну их с процентами.