От счастливого общения с семьей Мерецкова оторвал телефонный звонок адъютанта наркома обороны Р.П. Хмельницкого, который сообщил, что комдива срочно просят прибыть в наркомат.

Кирилл Афанасьевич вспоминал: «Я ожидал, что мне придется рассказывать об испанских делах, и собирался доложить о том главном, что следовало, на мой взгляд, учесть как существенный опыт недавних военных действий. Получилось же совсем по-другому. В зале заседания наркомата собрались многие командиры из руководящего состава РККА, и вскоре нас ознакомили с материалами относительно М.Н. Тухачевского и остальных. А еще через несколько дней в Кремле состоялось совещание высшего комсостава (1—4 июня 1937 года проходило заседание Военного совета при наркоме обороны СССР — Я. В.), на котором обсуждал ось трагическое событие».

Далее приведем отрывок из записок бригадного комиссара Н.Г. Конюхова, которого хорошо знал Мерецков по совместной службе в БВО.

Бригадный комиссар Никифор Гурьевич Конюхов продолжительное время служил в Белорусском военном округе, последовательно занимая должности помощника начальника Объединенной Белорусской военной школы по политической части, начальника политотдела 33-й Самарской стрелковой дивизии, комиссара и начальника политотдела 1-й танковой бригады Резерва Главного командования (РГК), заместителя начальника политуправления округа по работе в мотомеханизированных частях.

В 1938 году он был арестован и провел в тюрьме, лагере и ссылке восемнадцать лет.

После развенчания культа личности Сталина Конюхов написал записки-воспоминания, озаглавив их «Все это было». Увидеть их напечатанными при жизни он не надеялся; считал, что они не представляют особого общественного интереса.

«После завтрака всех пригласили в малый зал ЦИК СССР. Нарком внутренних дел Ежов и его заместитель Леплевский уже находились здесь и раздавали прибывающим брошюры, отпечатанные на ротапринте. Я прочел на титульном листе: "Собственноручные показания М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, А.И. Корка и Р.П. Эйдемана". Показаний Уборевича не было…

В присутствии всех членов Политбюро ЦК ВКП(б) заседание Военного совета открыл начальник Генерального штаба РККА Маршал Советского Союза А.И. Егоров. В повестке дня один вопрос: "О раскрытии НКВД антисоветской троцкистской военной организации".

С докладом выступил К.Е. Ворошилов. Он сказал, что, находясь на службе у военной разведки одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР, участники организации систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения о Красной армии, совершали вредительские акты с целью подрыва обороноспособности нашей страны…

В президиум поступало множество записок — собравшиеся хотели знать, будет ли выступать Сталин. Нам казалось, что только он может внести ясность в сложившуюся обстановку и дать ей оценку.

Наконец маршал Егоров предоставил слово Иосифу Виссарионовичу. Сталин, в частности, сказал:

— Вижу на ваших лицах мрачность и некоторую растерянность. Понимаю, очень тяжело слышать такие обвинения в адрес людей, с которыми мы десятки лет работали рука об руку и которые теперь оказались изменниками Родины. Но омрачаться и огорчаться не надо. Явление хотя и неприятное, но вполне закономерное…

Как бы ни были опасны замыслы заговорщиков, они нами разоблачены вовремя. Они не успели пустить свои ядовитые корни в армейские низы. Подготовка государственного переворота — это заговор военной верхушки, не имевшей никакой опоры в народе. Но это не значит, что они не пытались завербовать кого-нибудь из вас, сидящих в зале, вовлечь в свои преступные замыслы. Имейте мужество подняться на эту трибуну и честно рассказать. Вам будут дарованы жизнь и положение в армии…

Выступление Сталина в какой-то мере убедило собравшихся в преступных замыслах военных во главе с Тухачевским. А вот его обращение к участникам заседания — подняться и рассказать, как враги пытались завербовать того или иного из нас, — покоробило многих. В сталинских словах таились недоверие и подозрительность ко всем находившимся в зале»[54].

А это пишет Мерецков: «Когда на совещании мне предоставили слово, я начал рассказывать о значении военного опыта, приобретенного в Испании. Обстановка была трудная, из зала слышались отдельные реплики в том духе, что я говорю не о главном. Ведь ни для кого не было секретом, что я долгие годы работал с Уборевичем бок о бок. И.В. Сталин перебил меня и начал задавать вопросы о моем отношении к повестке совещания. Я отвечал, что мне непонятны выступления товарищей, говоривших здесь о своих подозрениях и недоверии. Это странно выглядит: если они подозревали, то почему же до сих пор молчали? А я Уборевича ни в чем не подозревал, безоговорочно ему верил и никогда ничего дурного не замечал. Тут И.В. Сталин сказал: "Мы тоже верили им, а вас я понял правильно".

Далее он заметил, что наша деятельность в Испании заслуживает хорошей оценки; что опыт, приобретенный там, не пропадет; что я вскоре получу более высокое назначение; а из совещания все должны сделать для себя поучительные выводы о необходимости строжайшей бдительности.

Отсюда видно, что И.В. Сталин высоко ставил откровенность и прямоту. Я и в дальнейшем не раз убеждался в этом».

Мерецков в воспоминаниях не обмолвился о том, что его, спустя некоторое время после выступления на Военном совете, вызывали на Лубянку. Но некоторые историки, исходя из косвенных источников, утверждают, что это было. Говорят, ему предъявили показания арестованного И.П. Уборевича, в которых тот, признав, что был завербован германской разведкой и Тухачевским, указал на Мерецкова, бывшего слушателем в Германской академии генштаба, как на участника заговора. О чем конкретно шел разговор с Мерецковым в НКВД, осталась тайной.

Мерецков без последствий был отпущен с Лубянки…

После судебного процесса над Тухачевским, Уборевичем, Якиром и другими участниками антиправительственного заговора аресты «заговорщиков» продолжались. Среди них было немало вернувшихся на Родину «испанцев».

Как-то Мерецков встретился с Н.Г. Кузнецовым, с которым близко познакомился в Испании, — он в то время исполнял обязанности главного военно-морского советника и военно-морского атташе при посольстве СССР. Кузнецов только что прибыл из Испании. Кириллу Афанасьевичу подумалось: не арестован, значит, уберегся Николай Герасимович.

«По дороге в наркомат я встретился на Гоголевском бульваре с К.А. Мерецковым, — вспоминал позже капитан 1-го ранга Кузнецов. — Он спросил, куда я иду, и, узнав, что хочу доложиться начальнику Военно-Морских Сил В.М. Орлову, посоветовал не ходить, доверительно поделившись, что "он сегодня ночью арестован"…

Я сперва не поверил Кириллу Афанасьевичу… Сообщение К.А. Мерецкова вызвало у меня удивление, что такой большой руководитель флота также замешан в предательстве…»

* * *

Во время моей беседы в 2010 году с сыном К.А. Мерецкова Владимиром Кирилловичем я поинтересовался у него, вызывался ли в НКВД Кирилл Афанасьевич после приезда из Испании в СССР? Он ответил: