бесчестье и позор. Она умрет раньше, чем этот фашист снимет штаны. Ему не достанется русская девушка. Ему достанется труп.

Командир эсесовцев проходил мимо девочки в тот момент, когда она уже истекала кровью, а безумный немец, торопясь, расстегивал ширинку. Командир отвернулся и встретился глазами с Маминым. Алексею показалось, что эсесовец не выдержал взгляда, и опустил виновато глаза.

Бронетранспортер тронулся. В пути еще попадались картины расстрелов красных командиров, политруков и евреев. Попадались колонны пленных, среди которых было немало командиров, переодевшихся в форму рядовых перед сдачей в плен. Алексей это знал. Знал, что советские пленные первых месяцев войны окажутся в лагерях, наскоро состряпанных прямо в поле. Без еды, питья, медикаментов. Под палящим летним солнцем и под проливным дождем. Как скот, их будут держать на голой земле.

Что будут пытаться бежать…и те, кому удастся, месяцами будут выходить к своим. А те, кто выйдет к своим, пройдет фильтрацию. И очень многих ждет штрафной батальон или рота. В лучшем случае!

Знал!

Что большая часть из пленных умрет от голода, жажды и ран. Что не допустят представителей Красного Креста к измученным солдатам, потому что руководство страны Советов не подписало Женевскую конвенцию о военнопленных от 1929 года. Впрочем, вряд ли подписание что-либо изменило. Например, в августе 1941 года СССР предпринимал попытки общения с международной организацией, передав ей списки военнопленных немцев. От немцев последовала тишина. В Конвенции черным по белому: «Если на случай войны одна из воюющих сторон окажется не участвующей в конвенции, тем не менее, положения таковой остаются обязательными для всех воюющих, конвенцию подписавших». Германия конвенцию подписала, но обязательств не выполнила.

Знал!

Знал, что в полевых лагерях ковром расцветет предательство. Командиров и коммунистов будут сдавать. Знал, что человеческая подлость не имеет границ.

Знал!

Но знал и другое. Что не имеет горизонта человеческая…преданность. Сострадание и дружба. Что женщина отдаст свой кров на бревна, чтобы Армия переправлялась через реку, а сама проживет до конца войны в землянке; как сто пятьдесят служебных пограничных собак под Киевом бросятся на позиции врага и выбьют немцев, а потом не отойдут ни на шаг от своих погибших в полном составе хозяев-пограничников, гитлеровцы псов конечно расстреляют, но похоронят с почестями вместе с пограничниками, потому что преданность и доблесть на любом языке почетна.

Знал!

Что, кроме тех, кого он сейчас видел, с грязными, отупевшими лицами, растерянными и брошенными, в ситуации, когда все социальное, не успевшее закрепиться на коже, слетело, и осталась только биологическая потребность: выжить!; прожить еще чуть-чуть, не сто, не даже с десяток лет, когда время человеческой жизни исчислялось не годами, часами, минутами… Что есть и другие. Которые, в роковую минуту, в Брестской крепости, в ДОТах (бетонных кораблях – как красиво сказал Пиллипенко) в одиночку, без шансов на спасение держат оборону. И это беспримерное мужество перечеркивает слабость и трусость, столь свойственную человеку.

Алексея мутило. Сказывались последствия контузии. Он не мог сосредоточиться, чтобы обдумать сложившееся положение. По обрывкам известных ему немецких слов он догадался, что его везут в Брест, где будет допрос. Мамин стал рассматривать сидящих в одном с ним кузове солдат, пытаясь сравнить взглядом из будущего соотношение экипировки советского и немецкого солдата.

Все эсесовцы одеты были одинаково. Поверх стандартного серого шерстяного кителя сидел камуфляж коричнево-зеленого цвета, в такой камуфляж была обшита каска. Наши солдаты носили хлопчатобумажную гимнастерку. В условиях лета, последняя, проветривалась лучше. Поэтому сейчас все гитлеровцы закатали рукава до локтей. У всех эсесовцев поверх камуфляжа были отворочены воротники кителя с черными петлицами. У всех, кроме командира.

– Хрррррм, – громко высморкался в белый платок с вышитым вензелем долговязый верзила, напротив Мамина.

– «Надо же. Прям граф какой-то. Платок даже с вензелем», – подумал Алексей.

Но тут же вновь переключился на амуницию врага. В разгрузочную систему немцев входило:

– Y-образные плечевые лямки

– Кожаные черные подсумки для патронов (Каждое отделение вмешало две обоймы из пяти патронов калибра 7,92 мм, всего 30 патронов в каждом подсумке)

– Саперная лопата Schanzzeug

– Газбак с противогазом М-38

– Камуфлированная тканевая палатка

– Алюминиевая фляга М-31 с кружкой

– Подсумок образца 1931 года (Сухарка)

– Котелок

– Сумка с химнакидкой.

Стоило признать, разгрузка энергомичная, удобная. В нашей армии, подумал Мамин, комплект примерно такой же. Но, как говорил, преподаватель боевой и специальной подготовки в институте МВД Солодовник, снять советскую разгрузку образца 41 года сложновато. А немецкую. раз плюнуть, это очевидно. Стоит только бляху на ремне дернуть и лямки с плеч скинуть.

Взгляд упал на штык Seitengewehr 84/98 образца 1915 года. Похож на тот, которым проткнули бедра девочки. Мамин стиснул зубы. Золингеновская сталь. Впервые Мамин мог рассмотреть раритет вблизи. Подумалось: смахивает на штык-нож к АК-47. В отличие от нашего штык-ножа, предусмотренного только для нанесения колящих ударов, этот мог наносить и рубящие. Поэтому он перерубил артерию. Нашим штык-ножом этого не сделать. Мамина снова замутило.

Алексей взглянул на спину командира. Тот за всю дорогу, ни разу не повернулся. Алексей рассмотрел всех бойцов, даже лицо механика-водителя увидел, когда тот обратился к Вааку. Командир же сидел четко спиной, делая минимум движений.

Но даже этих движений хватило Мамину, чтобы испытать жгучий интерес и одновременно неприязнь к командиру. Это было трудно объяснить, да и не задумывал объяснять сейчас себе Мамин, почему так.

Такое необъяснимое чувство он испытывал уже в своей жизни. Жаль, что этого человека теперь нет рядом.

При приближении к Бресту разрывы снарядов и стрельба становились громче. В крепости по-настоящему разворачивалась битва. Из-за крепостных валов растекался черный дым. Казалось, вся крепость объята огнем. Орудийные залпы не прекращались ни на минуту.

Командир что-то подробно обсуждал по радиостанции. Странное дело, Алексею казался знакомым его голос. Даже осанка и жестикуляция кого-то напоминали. Но ведь он видел его в лицо. Это лицо незнакомого человека. Мамин отбросил мысли, списав на последствия контузии. Действительно, откуда ему, человеку из 21 века, мог быть известен эсесовец из 1941 года. Опять же, оставил в живых. Хотя только по дороге Мамин видел с десяток расстрелянных командиров Красной Армии.

Мамин взглянул на кисть Ваака. Наручные часы показывали 15.30. Уже более десяти часов шла война. Ваак заметил пристальный взгляд Мамина и, вдруг, левой рукой ударил капитана в лицо.

– Ваак! – командир впервые повернулся всем телом и пристально посмотрел на Мамина.

Алексей поймал взгляд. Они впились глазами друг в друга.

Первым спохватился эсесовец. Он перевел взгляд на Ваака и дал ему распоряжение. На чистом немецком языке. Отдав приказ, видимо, не трогать капитана, командир, принял