Назавтра дядя Сол попросил меня зайти к ним в гостиницу; я приехал. Он собрал нас троих, Вуди, Гиллеля и меня, в тихом уголке гостиничного бара и объявил, что дедушка в своем завещании просил поделить один из его сберегательных счетов поровну между “тремя его внуками”. Каждому из нас причиталось по двадцать тысяч долларов.

* * *

Через неделю после похорон я отвез бабушку во Флориду. Мы с ней летели на самолете, потом я несколько дней побыл с ней в Майами, чтобы она не оставалась одна. Дядя Сол предоставил в мое распоряжение свою квартиру в “Буэнависте”.

Мое присутствие в доме престарелых придало бабушке сил. Я как сейчас вижу ее в день приезда в Майами: она курит на террасе, отрешенно глядя на океан. На столе в ее крохотной гостиной стояла обувная коробка, полная старых фотографий. Я взял несколько и, поскольку не узнавал ни людей, ни места, где они были сняты, стал ее расспрашивать. Она отвечала через раз, я чувствовал, что ей хочется покоя. Вдруг она заговорила про вещи на мебельном складе.

– Каком складе? – спросил я.

– На складе в Авентуре. Адрес в шкафчике для ключей.

– И что там такое?

– Все семейные альбомы. Раз ты хочешь посмотреть фотографии, поезжай лучше туда. Там они все разложены по порядку и подписаны. Делай с ними, что хочешь, только перестань задавать вопросы.

Я и сейчас не знаю, зачем она мне про них сказала – то ли чтобы я за ними съездил, то ли чтобы я просто ушел. Любопытство погнало меня на склад, и там, как она и сказала, я обнаружил всю жизнь Гольдманов в тысячах фотографий, разобранных и разложенных по пыльным альбомам. Я стал наудачу открывать их; на меня смотрели молодые лица, все мы, какими мы были прежде. Потом я перешел к более ранним альбомам и временам и развлечения ради стал искать себя. Вот я совсем младенец, вот дом в Монклере, краска на нем совсем свежая. Вот я сижу голый в пластмассовом бассейне, стоящем на нашем газоне. Вот фото моих первых дней рождения. Довольно быстро обнаружилось, что на всех фотографиях не хватает самых важных действующих лиц. Сперва я подумал было, что это случайность или фото разложены неправильно. Я несколько часов просматривал альбомы, и наконец пришлось признать очевидное: мы были везде, их не было нигде. Монклеров сколько угодно, а Балтиморы, казалось, были персонами нон-грата. Ни единого снимка маленького Гиллеля, ни новорожденного, ни его дней рождения. Ни одного фото со свадьбы дяди Сола и тети Аниты, притом что мои родители удостоились целых трех альбомов. На первых фотографиях Гиллеля ему было как минимум пять лет. Оказалось, что в архивах дедушки и бабушки Гольдманов-из-Балтимора долгое время не существовало вообще.

Бабушка Рут наверняка думала, что я останусь на складе навсегда и она сможет мирно и без помех курить себе на террасе. На ее беду, я ввалился в ее квартирку с кучей семейных альбомов.

– Марки, ну зачем ты мне все это приволок? Если бы я знала, никогда бы не сказала тебе про склад!

– Бабушка, где они были все эти годы?

– Ты про что, дорогой? Про альбомы?

– Нет, про Гольдманов-из-Балтимора. Тут нет ни одного фото Гольдманов-из-Балтимора, пока Гиллелю не исполнилось пять лет…

Сначала она, казалось, рассердилась и махнула рукой, словно отсекая возможность разговора:

– А, давай лучше не будем о прошлом.

Мне снова пришла на память странная речь дяди Сола на похоронах дедушки.

– Ну, бабушка, – настаивал я, – ведь получается, что в какой-то момент они словно исчезли с лица земли.

Она грустно улыбнулась:

– Ты сам не знаешь, насколько угадал, Марки. Ты никогда не задавался вопросом, как твой дядя оказался в Балтиморе? Дядя Сол и твой дедушка не разговаривали больше десяти лет.

26

Вуди вернулся в Мэдисон после похорон дедушки в конце июня 2001 года, когда учебный год уже закончился. Ему страшно хотелось повидать Коллин.

На заправке ее не было. Вместо нее работала какая-то незнакомая девица. Он поехал в город и остановился неподалеку от ее квартала. Пикап Люка стоял перед домом; он был здесь. Вуди притаился в машине и стал ждать. Коллин он так и не увидел. Ночь он провел на улице.

На рассвете Люк вышел из дому, с сумкой. Сел в свой пикап и поехал. Вуди двинулся за ним, держась на изрядном расстоянии. Они подъехали к офису транспортной компании, на которую работал Люк. Через час он выехал из ворот на большегрузе. По крайней мере сутки Вуди мог быть спокоен.

Он вернулся к дому. Постучал в дверь. Никто не ответил. Постучал еще, попробовал заглянуть в окна. Казалось, в доме никого нет. Внезапно он так и подскочил: за его спиной раздался голос:

– Ее здесь нет.

Он обернулся. Это была соседка.

– Простите, миссис?

– Вы ведь пришли к малышке Коллин?

– Да, миссис.

– Ее нет.

– Вы знаете, где она?

– Она в больнице, мой мальчик, – сказала соседка с удрученным видом.

Вуди кинулся в госпиталь Мэдисона. Он нашел ее в постели, с распухшим лицом и ортопедическим аппаратом на шее. Ее сильно избили. Увидев его, она просияла:

– Вуди!

– Тише, тебе нельзя волноваться.

Он хотел поцеловать, коснуться ее, но боялся сделать ей больно.

– Вуди, я думала, ты не вернешься.

– Теперь я здесь.

– Прости, что прогнала тебя. Ты мне нужен.

– Я никуда не уеду. Теперь я здесь.

Вуди знал, что, если он ничего не предпримет, Люк в конце концов ее убьет. Но как ее защитить? Он попросил Гиллеля помочь, а тот спросил совета у дяди Сола и Патрика Невилла. Вуди предлагал всякие нелепые идеи, как заманить Люка в ловушку, – подбросить ему в машину оружие или марихуану и связаться с федеральной полицией. Но все пути все равно вели к нему и его родственникам. Гиллель знал: чтобы задержать Люка на законном основании, тот должен оказаться за пределами юрисдикции своего отца. Ему пришла в голову одна мысль.

Мэдисон, Коннектикут, 1 июля 2001 года

Коллин вышла из дому после полудня. Положила чемодан в багажник своей машины и уехала. Через час домой вернулся Люк. И нашел записку, которую она оставила на кухонном столе.

Он взбеленился. Поговорить хочет? Он ей покажет. Он у нее отобьет эти хотелки. Он прыгнул в машину и как бешеный помчался в мотель. И сразу заметил ее машину у одного из номеров. Кинулся туда и заколотил в дверь:

– Коллин! Открой!

Она почувствовала, как внутри у нее все сжалось.

– Люк, я открою, только если ты успокоишься.