Нависшее над ней облако безысходности опять почернело и казалось зловещим. Как она ни старалась, она не смогла найти просвета, через который могла бы вынырнуть на свободу. Затаив дыхание, она ждала, когда Лилли снова позовет ее. Голова раскалывалась от боли, как будто по ней ритмично били молотком, и, пытаясь открыть глаза, она ощущала физическое страдание. Лилли, наконец, закричала, и Джессика испытала слишком знакомое неприятное ощущение, когда у нее засосало под ложечкой.

– О, пожалуйста, нет, – шептала она, пересекая лестничную площадку.

Лилли, теперь крепко стоявшая на ногах, с радостью топала вверх и вниз по лестнице, когда мать держала ее за руку. Они молча шагали по ступенькам. Босые ножки Лилли слегка скользили на широких ступенях. Надетая на ней ночная рубашка была измята, и нужно было поменять подгузник.

Когда они пришли на кухню, Джессика в молчании покормила Лилли завтраком, дав ей мисочку овсяной каши и три кусочка банана, которые она зажала своими пухлым пальчиками и ела, как леденец на палочке. Лилли начала плакать. Ее плач напоминал Джессике звук разбившегося стекла, он действовал ей на нервы и выводил из терпения. Не слишком задумываясь, она открыла буфет и достала оттуда бутылочку жидкого парацетамола с ароматом клубники. Ей больше не нужно было читать инструкцию для того, чтобы впрыснуть необходимую дозу в рот Лилли пластмассовым шприцом. Всхлипывая, девочка проглотила лекарство, несколько упавших капель стекали тонкой струйкой по подбородку, и Джессика кончиком пальца отправила их назад. Потом она снова наполнила шприц, и Лилли должным образом проглотила вторую дозу. После третьей Джессика остановилась.

Протянув липкие руки, Лилли положила их на живот Джессики.

– Маа! – Чаще всего она бывала разочарованной, не получая ответа.

Кивнув, Джессика равнодушно ответила:

– Да еще один малыш. – У нее екнуло сердце. Как она справится со вторым ребенком? Она не сомневалась в том, что Мэтт заметил, что она дает Лилли клубничный сироп, чтобы успокоить ее. Она старалась покупать его тайком, не умея объяснить, на что тратит деньги. Это стало привычкой.

Теперь почти каждый вечер Мэттью проводил пальцем по деснам Лилли, проверяя, не режется ли новый зуб, и уверенный в том, что именно этим объясняются ее капризы и пробуждения по ночам. Джессика боялась, что Мэттью узнает о том, что она опять не справляется. Она притворно засмеялась, готовя ужин и стараясь не замечать, что груда грязного белья становится все больше, что пол под ногами на кухне до того грязный, что при каждом шаге прилипает к пяткам, и что разрастающиеся груды бумаги и остатки еды разбросаны по столешницам и загромождают стол.

На восемнадцатой неделе округлившийся живот Джессики стал заметен. Корал звонила ей ежедневно, пытаясь поддержать живым разговором и стараясь никогда не произносить слова «депрессия» и не спрашивать дочь о том, как она себя чувствует, слегка опасаясь ответа. Джессика старалась казаться благодарной за эти звонки и радостной, но в действительности это было для нее просто еще одним вторжением, еще одним давлением, с которым ей приходилось считаться.

Как можно аккуратнее подняв дочку, Джессика отнесла ее наверх и уложила на их двуспальную кровать, обложив подушками по краям, чтобы она не упала. Так продолжалось всю следующую неделю. Большую часть дня они с Лилли спали или лежали в затемненной комнате, вставая как раз перед тем, когда Мэттью возвращался домой. Тогда мокрая и сбитая с толку Лилли начинала непрерывно плакать.

Подойдя к окну, Джессика, бросив взгляд вниз, успела заметить, что миссис Плезент смотрит вверх, на окно спальни.

– Отцепись! – беззвучно произнесла Джессика, а потом плотно задернула шторы и закрыла дверь спальни, отчего в комнате стало так тихо и темно, как только было возможно.

Потом Джессика забралась на кровать и, положив голову дочери на подушку, прилегла рядом с ней. Зажмурив глаза, она загадала желание, как обычно делала, когда была маленькой.

– Пожалуйста, пожалуйста, избавь меня от этого ребенка. Я не хочу его. Я не могу, и я хочу… я хочу, чтобы он исчез. – Вот что она прошептала в пустоту, когда Лилли засопела. Прошло немного времени, и они обе уснули.

25 мая 2015 г.

Незабываемый день. В свободное время, когда одни играли в настольные игры, а другие смотрели телевизор, я решила посидеть и посмотреть в окно. Я пристально рассматривала маленький клочок поросшей травой земли посреди двора. Я ухитрялась, опустив глаза вниз, видеть только траву, а не высокую изгородь с колючей проволокой или аккуратно развешенные камеры и сигнальные лампы по периметру. Я воображала себя в парке. Я подпрыгнула, когда в коридоре внезапно заскрипел пол под чьими-то шагами, и раздался ужасный, пронзительный звук, будто кричало какое-то животное. Меня захлестнула волна жалости с примесью страха, после чего я ощутила, прилив радости, потому что обычно я не обращала внимания на ворчание, крики и стоны. Я сама была частью этого шума, этой ткани, но я подумала, что если сейчас я замечаю их, чувствую себя обособленной от них, то, возможно, я больше не принадлежу к ним, и меня так обрадовали эти мысли, что и сказать невозможно.

Мои раздумья прервала медсестра, сообщившая, что ко мне пришел посетитель. Паз пришел один, Полли работала, но это было неважно. Важно было то, что он принес с собой – письмо. Письмо! Он придвинул письмо ко мне через стол так, словно оно могло расколоться. Оно было открыто, прочитано и проверено. Целые фразы были зачеркнуты черным маркером. На самом деле меня это не волновало. Я была слишком увлечена, читая то, что можно было прочесть. Я совершенно не обращала внимания на Паза. Я перечитала письмо несколько раз снова и снова и опять читала и перечитывала до вечера. Я гладила пальцами бумагу, к которой он прикасался и запах которой он вдыхал, пытаясь различить его запах. Я выучила письмо наизусть. Вот что в нем написано:

Джесс, даже то, что я пишу твое имя, заставляет сильно биться мое сердце. Но я хочу, чтобы ты знала, я успокоился. (После чего шла жирная черная полоса, под которой я ничего не могла разглядеть, как ни старалась, даже когда подносила ближе к свету и прищуривалась, держа письмо прямо перед глазами.) Я пережил целую гамму эмоций или прошел через несколько стадий, если хочешь, я ненавидел тебя, был в ярости, испытывал чувство вины, сожаления, и теперь, как я уже сказал, я немного успокоился. Я по-прежнему не до конца понимаю, как наша жизнь, которая неуклонно катилась вниз, превратилась в ад и почему это произошло так быстро. Я виню себя за то, что не замечал симптомов, не вмешался раньше. (И еще одна черная полоса. Потом следовало продолжение.) Теперь, когда разделяющие нас четыре года притупили мою боль, я в состоянии подумать о светлых сторонах нашей жизни, и это помогает. Жизнь – странный и трудный путь, и я и за миллион лет не додумался бы до того, как повернется моя жизнь, я уверен, ты думаешь то же самое. Я пишу это письмо для того, чтобы сказать тебе, что я не желаю тебе зла, больше не желаю. Я прощаю тебя. Прощая тебя, я облегчаю себе путь и делаю его не таким мучительным для нас обоих. Мэттью.