– Отличный план. Неадекватность Зелстона нанесла удар нашему престижу. И сейчас, в период беспорядков, очень важно его поднять всеми доступными нам средствами. И «неопределенный срок» – идеально найденное определение. Мы не хотели бы тревожить народ, вернее сказать, наших Равных понятием «диктатура канцлера», ведь это подразумевает, что он никогда не будет смещен.

Гавар фыркнул. Недовольство Боуды было очевидно. Почему она напрямую не выразит его? Она ведь не хочет, чтобы отец занимал кресло канцлера, так как сама на него метит.

Ну, пусть парочка дерется. Интерес Гавара к канцлерству, который никогда не был сильным, слабел с каждым днем. Даже достопримечательности Лондона его не манили. Все, чего он хотел сейчас, – вернуться в Кайнестон к дочери.

Но отец не упускал возможности испортить ему жизнь.

– Я снова открыл Астон-хаус, – объявил Уиттем Джардин. – Он станет официальной резиденцией первой семьи Британии. Последние несколько недель ваша мать была занята его благоустройством, и завтра состоится церемония торжественного переезда. После официального введения во владение Талии, Дженнера и Сильюна мы поедем колонной из Дома Света в Астон-хаус – будет эскорт, флаги и вся эта мишура. Затем появление на балконе. Мы должны позволить людям увидеть нас.

Кроме того, информация о том, что Мейлир Треско был лишен своего Дара, каким-то образом просочилась в массы. Это, возможно, делает нас в глазах простолюдинов слабыми, несмотря на то что отнять Дар у Равного может только Равный. Поэтому мы с вашей матерью развеем ненужные иллюзии и продемонстрируем доказательства наших способностей.

– Астон-хаус? – переспросил Гавар. Неужели тот самый? Огромное, помпезное здание с бесчисленными окнами и колоннами, стоявшее в конце Мэлл. При жизни Гавара он все время стоял с закрытыми ставнями, как склеп.

– Ну конечно он, мой дорогой, – с мягким укором сказала мать. – Дом, который последний король подарил одному из своих приближенных простолюдинов. После революции его потомки переделали дом в это безобразное чудовище, потом осознали свою ошибку и вернули его нации, чтобы избежать банкротства из-за текущих расходов. Все исправить не составило проблемы при наличии рынка рабов, хотя мне пришлось набрать их несколько десятков.

– Дом пустовал десятилетиями. И в данный момент он послужит символом постыдной гордыни простолюдинов и идеальным началом нашего нового режима, – закончил Уиттем Джардин.

И все начало воплощаться в жизнь.

На следующий день Гавар уже сидел рядом с Боудой и – как дурак, по его мнению, – махал рукой зевакам, когда кортеж свернул на Мэлл и неторопливо пополз к Астон-хаусу. Семья разместилась в четырех автомобилях, три из них – открытые кабриолеты, мать и отец ехали впереди, за ними Гавар и Боуда, затем Дженнер и Сильюн. Сзади в закрытой машине под присмотром Дейзи сидела Либби. Все четыре машины сверкали, покрытые Даром, как самой дорогой в мире краской.

Впереди в парадной форме гарцевали гвардейцы, перед ними маршировал оркестр, а по всей Мэлл на домах трепетали государственные флаги – красные, белые, синие всполохи на фоне ярко-синего неба. Учитывая скорость, с которой Уиттем Джардин себя утверждал, скоро здесь появится и саламандра Джардинов.

Гавар надеялся, что эксгибиционизм отца не будет иметь успеха, но, казалось, половина Лондона собралась здесь, чтобы увидеть их. Люди плотно толпились за временным ограждением, вдоль которого расхаживали офицеры безопасности, держа руки на кобуре.

В толпе кто-то размахивал флажками, кто-то держал в руках баннеры. Эксцентричная девушка в первом ряду за ограждением все время подпрыгивала, поднимая плакат с веселой надписью: «Будущая миссис Сильюн Джардин». Гавар закатил глаза. Удачи тебе, детка, в этом деле. Еще один знак безмерной любви к первой семье Британии едва не заставил его задохнуться от отвращения. Это была их с Боудой свадебная фотография, вырезанная в форме сердца и украшенная лентами. Неужели это выражение искренних чувств? Он толкнул Боуду, которая, как и он, удивилась, но потом подалась вперед и помахала рукой тому, кто держал «сердце», в ответ донесся радостный крик.

– Твой отец был прав, – тихо сказала Боуда, откидываясь на спинку сиденья. – Они нас любят. С чего бы? Стадо овец!

Но любили не все. Тут и там, в последних рядах толпы, время от времени вспыхивала потасовка. Кто-то кричал непристойности, когда его тащили с глаз долой. Гавар заметил, как Кеслер что-то рявкнул в микрофон рации, вычислив в толпе потенциального правонарушителя. Хороший человек. Абсолютное животное, но хорошее животное. Теперь он был собственностью Боуды. На одну заботу у Гавара меньше.

Кортеж остановился перед простыми коваными воротами – блеклое зрелище на фоне того великолепия, что мать сотворила из большого заброшенного дома.

И вдруг ворота вспыхнули золотым свечением, оно с шипением струилось и искрилось. Гавар наблюдал, как вились золотые виноградные лозы, завязывались бутоны и распускались огненные цветы.

Толпа зевак застыла в священном безмолвии, наблюдая за представлением. Виноградные лозы сплелись в две высокие арки, тонкие побеги, извиваясь, образовали замысловатую архитравную балку. В центре возник светящийся шар, похожий на какой-то экзотический фрукт. Шар взорвался брызгами искр, обнажив знакомую овальную монограмму переплетенных инициалов семейства – «П» и «Д». Зрители ахнули и зааплодировали. Даже Гавар был невольно впечатлен. Он надеялся, что сидевшая в последней машине Либби тоже видела это чудо и нисколько не испугалась.

Как его дочь впишется в эту «первую семью», которую создает отец? Гавар подозревал, что ему предстоит суровая битва за свою дочь.

Светящиеся ворота – их сияние сохранится как вечное напоминание о силе тех, кто за ними живет, – распахнулись, и кортеж потянулся во двор. Служба безопасности сдерживала толпу, когда машины остановились перед парадным входом, оформленным колоннами. Ливрейные лакеи открыли дверцы «бентли», Гавар вышел и поспешил за своей дочерью.

– Она не испугалась? – тихо спросил он Дейзи, сжимая крошечную ручонку Либби и направляясь с ней к двери. Мать велела им сразу идти на балкон.

– Она подумала, что это фейерверк, – улыбнувшись, ответила Дейзи. – Ваш новый дом просто великолепный. Кайнестон уже недостаточно хорош?

Гавар бросил на нее горестный взгляд:

– Недостаточно.

Бо́льшую часть вестибюля занимала ромбовидная парадная лестница. Она делала поворот и вела на площадку, где высокие французские двери открывались на балкон. Гавар взял Либби на руки и последовал за семьей.

– Это наш новый дом, – сказал он дочери и потерся носом о ее щечку, малышка засмеялась. – Старая развалина, где гуляют сквозняки.

Платье цвета морской волны, которое он для нее выбрал, было восхитительно, и Дейзи уговорила его подобрать рыжие кудряшки Либби лентой в тон. Гавар Джардин – детский стилист. Он фыркнул. Может, ему стоит делать карьеру в новом направлении? Похоже, в ближайшие десятилетия отец не уступит ему кресло канцлера. И чем же ему себя занимать все это время?