Однако для активности этих высших измерений нужна энергия. В молодой, горячей Вселенной – сразу после Большого Взрыва – энергии было завались; измерений – куча, и все находилось всего в одном сотовом скачке друг от друга. «Пространства» тогда, по сути, не было. По мере остывания Вселенной высшие измерения схлопывались; телефонная сеть отключалась, сплющивая реальность в режим энергосбережения, где только те немногочисленные локации, что примыкали друг к другу в трех измерениях, могли считаться «ближайшими». Теперь, чтобы куда-то добраться, вам приходится прыгать по мириадам низкоразмерных узлов. Вам приходится пересекать «пространство».

Суть в том, что пространство не является фундаментальным свойством реальности; оно появилось в результате коллапса после истощения энергии. Вот какую историю продает нам Смолин: нет никакого пространственно-временного континуума. Есть только время.

Физика ошибается.

Согласно «Возвращению времени», физика сбилась с пути дважды. В первый раз – когда начала путать карты с изображенными на них территориями. Большинство физических уравнений т-симметричны; они работают одинаково что в одном, что в другом направлении. Они вневременные, эти законы, которые так хорошо описывают наши впечатления от реальности; поэтому, подумали ученые, реальность тоже может быть вневременной. Когда мы впервые начали рисовать на бумаге графики движения и массы – где каждое мгновение есть неподвижная точка на какой-то статичной оси – нас соблазнила модель блочной Вселенной.

Второй неверный поворот Смолин называет «Космологическим заблуждением»: безосновательной экстраполяцией частного на универсальное. Физика изучает системы в изоляции; например, вы же не станете учитывать гравитационное влияние Сверхскопления Девы, рассчитывая траекторию шара в местном боулинг-клубе. Вы игнорируете незначительные переменные, вы устанавливаете границы из необходимости. Вы прячете физику в ящик и оставляете определенные константы – законы природы, например – снаружи. Эти законы проникают в ящик и творят свое волшебство, но объяснять их вы не обязаны; они просто существуют.

В ящиках физика работает очень хорошо. Проблемы возникают, когда вы экстраполируете эти ящичные открытия на Вселенную в целом. Когда вы говорите обо всем бытии, нет никакого «снаружи», никакой иной области, из которой вневременные законы природы могут проникнуть внутрь и сделать свое дело. Неожиданно вам приходится объяснять все то, что раньше можно было принимать за аксиому. И вот вы начинаете возиться с бранами и суперструнами; вы ссылаетесь на бесконечное число параллельных вселенных, чтобы увеличить статистическую вероятность того, что некоторые из них будут работать так же, как наша. Если Смолин прав, солидная часть современной физики – это попытка навязать «внешний мир» Вселенной, у которой его нет. И, поскольку мы пытаемся применить частные открытия к тотальности, в которой те не работают, наши модели рушатся.

Альтернатива Смолина куда проще воспринимается нутром – и в то же время кажется еще более радикальной. Все на свете влияет на все на свете, говорит он; это касается и самих законов физики. Они не являются вневременными или неизменными; вся остальная Вселенная влияет на них точно так же, как они – на Вселенную.

С течением времени, говорит он, они развиваются.

Все согласны, что в первые мгновения после Большого Взрыва Вселенная была нестабильна: универсальные законы и константы могли принять совершенно иные формы, нежели те, которые приняли, когда она наконец сгустилась в свою нынешнюю конфигурацию. Сильные и слабые ядерные силы могли принять иные значения, гравитационная постоянная могла оказаться отрицательной, а не положительной. Смолин предполагает, что законы природы до сих пор не устоялись, даже сейчас; скорее, они – результат своего рода непрерывного плебисцита. Реакция Вселенной на X+Y зависит от броска костей, утяжеленных опытом прошлого. Корреляции, изначально случайные, со временем крепнут; если в прошлом результатом X+Y были в основном две единицы, то в будущем они станут выпадать все чаще.

К нашему времени игра длится уже 15 миллиардов лет. Эти прецеденты стали настолько тяжелы, корреляции настолько сильны, что мы принимаем их за законы; увидев X+Y, мы никогда не наблюдаем иного результата, кроме двух единиц. Однако другие исходы возможны – просто очень, очень маловероятны. (Представьте себе двигатель бесконечной невероятности из «Автостопом по галактике», превращающий ракету в кашалота или горшок с петуниями.)

Если это правда, возможным становится столь многое. Во-первых, смолинская концепция «космологического естественного отбора», согласно которой дарвиновские процессы применимы к Вселенной в целом – согласно которой из черных дыр, словно из яиц, вылупляются новые реальности, каждая со своей физикой (те, что максимизируют производство черных дыр, побеждают в конкурентной борьбе тех, что этого не делают). Еще одно мозговыносящее следствие: если Вселенная столкнется с какой-то комбинацией квантовых событий, которой раньше не было, она не будет знать, что делать: ей придется бросить кости, не утяжеленные никаким прецедентом. (Это стоит держать в уме теперь, когда мы начинаем серьезно заигрывать с квантовыми вычислениями.)

Если я правильно понимаю прочитанное, мы можем даже подобраться к сверхсветовым скоростям. В конце концов, ограничение скорости света применимо только в нашем нищем четырехмерном пространстве-времени. Если накачать определенный объем энергией, достаточной для активации всех впавших в спячку сотовых измерений, разве пространство не должно снова коллапсировать? Разве каждый узел внезапно не станет ближе к остальным?

Разумеется, все это теоретизирование оставляет открытым вопрос о том, как Вселенная «запоминает» все, что происходило раньше, и как она «решает», что делать дальше. Но разве это менее абсурдно, чем Вселенная, в которой кот одновременно и жив, и мертв, пока кто-нибудь на него не посмотрит? Чем Вселенная, управляемая вневременными законами, настолько астрономически маловероятными, что приходится апеллировать к бесконечному количеству необнаружимых параллельных вселенных, только чтобы склонить весы в свою пользу?

По крайней мере, теория Смолина проверяема, а значит, она более научна, чем мультивселенная, которой настолько увлеклись все остальные. Смолин и его союзники собираются сотворить с Эйнштейном то, что Эйнштейн сотворил с Ньютоном: изобличить текущую модель как частную аппроксимацию, пригодную для большинства целей, однако не являющуюся истинным отображением глубинной реальности.

И все же я убежден не до конца. Даже с моим слабым пониманием физики (а скорее всего, именно из-за него), детали этого нового взгляда на мироздание кажутся мне немного странными. Смолин открыто высмеивает модели мультивселенных – однако куда в таком случае деваются вылупившиеся из черных дыр «вселенные-младенцы» Космологического отбора? И хотя я без труда могу представить себе две точки, разделенные тремя узлами, на двухмерной решетке, я не понимаю, как добавление третьего измерения делает их ближе (хотя оно определенно открывает доступ к целой куче новых узлов). И еще, если на законы природы действительно влияют те предметы и процессы, на которые они оказывают влияние в свою очередь, разве не