не надо, верно?

— Знаем, Федя. Вот почему добровольцы и не рвались грудью останавливать красных. Они бы просто продавили нас массой. Их много, они поверили большевикам, они думают, что им и впрямь будет сейчас и земля, и воля, и заводы рабочим, и прямая народная демократия. Казачков-то красные сагитировали уже. Верховые полки чуть ли не все за ними двинулись. Низовские ещё держатся, но уже заколебались.

— Большевики больше пообещали?

Две Мишени поморщился.

— Да нет. Не больше. Земля-то, она и так у казаков. «Бар» пресловутых на нижнем Дону, считай, что и нет. А какие имеются — немногие — так сами из казаков. Имения не слишком большие.

— Тогда что ж такое им посулили?

Аристов вздохнул. Отвечать ему явно не хотелось — тем более, что к разговору стали прислушиваться и другие кадеты первой роты — но всё-таки он ответил:

— Грабить им разрешили. «Буржуев», «богатеев», тех самых «бар» несчастных, какие сыщутся. На селе, в городах — неважно.

— И казаки повелись? — с ужасом спросил кто-то, кажется, Варлам Сокольский.

— Повелись, не повелись, а только «красные казаки» теперь перед нашим фронтом, — строго сказал полковник. — И они уже не верные слуги престола, а изменники присяге, государю и отечеству. И поступать с ними надлежит соответственно. А теперь слушайте меня внимательно, господа прапорщики!.. План на завтра будет таков…

Утро шестого января выдалось на славу. Ясное, с лёгким морозцем. Эшелон разгружался на станции, кругом — голая степь, правее, у самого горизонта — террикон. Тянутся вдаль узкие полосы леса, всё, что можно и что нельзя — распахано, стало полями.

Серые шинели, серые папахи — первая рота почти невидима. Она не закапывается в землю, нет, она рассыпается по облетевшим лесополосам, по которым идёт прямая, как стрела, дорога.

Рота невелика. Всего шестьдесят человек, а по штатам военного времени полагалось бы иметь двести тридцать пять. Но зато на эти шестьдесят — дюжина ручных пулемётов, а у остальных — верные «фёдоровки». Приготовлены гранаты, снаряжены запасные магазины, «стрелки-отличники» в последний раз проверили оружие.

Привезший их эшелон загудел, задымил и двинул в обратный путь, даже не переформировываясь.

Время, когда ждёшь, растягивается тягучим киселём. Федор Солонов ждал, застыв и даже не ощущая мороза.

Перед отправлением им выдали валенки с галошами. А ещё он надел две пары подаренных великой княжной носков. Она была права — сухие и согретые ноги зимой на фронте — первое дело.

А потом впереди показалась колонна.

Ещё до этого весть принесли разведчики. По рядам первой роты понеслось — идут, идут, идут!

Федор лишний раз ощупал снаряженные магазины. Страха не было — вернее, был, но тот, что помогает тебе быть осторожным, хитрым, выносливым, а не заставляющий бежать без оглядки, бросая всё на свете.

И точно. Конная колонна красных шла, словно на парад. Под знаменем. Без головного дозора — словно и не на войну, а на парад.

И, когда она подошла совсем близко, грянули выстрелы, почти в упор.

Федор выстрелил в человека на коне, ехавшего рядом со знаменосцем, в добротном полушубке и с деревянной кобурой маузера на боку, по виду — явно командир. Всадника смело с седла, опрокинуло на спину, швырнуло под копыта другим лошадям; и после этого Федор уже стрелял, как мог быстро, одиночными, почти не целясь, но и почти не промахиваясь.

Угодившие в засаду красные кавалеристы поспешно разворачивали коней, кто-то пытался отстреливаться, но головной эскадрон полег почти полностью. Следовавшие за ним попытались было развернуться лавой, подались в поля правее и левее от дороги, но на заснеженной земле видны были лучше, чем на ладони. Пулемёты первой роты сбивали всадников, падали несчастные лошади, и очень скоро все конники, кто мог, уже мчались прочь, немилосердно работая нагайками.

Тел на припорошенной земле осталось очень много.

— Доложить о потерях! — гаркнул Две Мишени.

Таковых не оказалось. Никто не был даже ранен.

— Поздравляю с успехом, молодцы!

— Рады стараться! — дружно ответили кадеты.

Двинулись той же дорогой, какой проскакал совсем недавно самоуверенный неприятель. Конный дозор отправился вперёд, выдвинулись и боковые.

Окрестности Юзовки густонаселены, села тут богатые, спрос на провизию всегда был высок; вскоре дорога вывела роту полковника Аристова на сельскую околицу. Дозорные до этого прислали вестового, с донесением, что противник тут не задержался, отступил дальше, к городу.

Евдокиевка, ближний пригород Юзовки, имевшая около тысячи жителей, торговлю бакалейными товарами некоей Прасковьи Ивановны Молотковой, мельницу купца Синаревского, а также двух торговцев пивом — Игнатищева и Кузякина — была красными оставлена без боя. Они даже не успели испортить телеграф.

Телеграфист, правда, сбежал, но Две Мишени лишь пожал плечами и сам сел к аппарату.

Вестовые помчались к другим отрядам, прикрывавшим дерзкую горстку кадет с флангов.

Отбив телеграмму, Аристов махнул своим:

— Идём, господа прапорщики.

Через селение прошли лихо, строем, отбивая шаг, несмотря на валенки. Народ следил из-за занавесок, но приветствовать добровольцев не спешил.

— Ждут, чья возьмёт, — пожал плечами Две Мишени в ответ на недоумённые вопросы кадет. — Не осуждайте их, господа.

— Но Манифест… — запротестовал было Федор, однако Аристов лишь махнул рукой.

— Манифесты манифестами, а жизнь жизнью. Это мы с тобой, Федор, готовы по государеву слову в огонь и воду, потому что этим стоит Россию; а народ здешний так рассуждает, что манифесты на булку французскую не намажешь. И спорить с ними затруднительно, я бы сказал.

Оставив позади Евдокиевку, шли маршем дальше. Высланные вперёд дозоры доскакали до самых окраин Юзовки, вернулись поражённые:

— Их нет, никого!

— Как это «нет»? — сердился Две Мишени. — Не могут не быть! Засесть на границе города, занять оборону, подтянуть артиллерию — азбука военного дела!

— Виноват, господин полковник, однако мы проверили целый квартал — пусто! Рабочие с семьями, сидят себе, не высовываются. Опросили нескольких — все утверждают, что конники проскакали мимо, дальше к центру Юзовки. Якобы идут на город бесчисленные «беляки», будут рабочих пороть, комиссаров расстреливать.

Две Мишени раздумывал недолго.

— Эх, не конница мы… ну да ничего, и пешим порядком доберёмся.

Окраина самой Юзовки встретила их невзрачными и бедными домишками, размокшей, раскисшей дорогой и точно так же, как и в Евдокиевке, попрятавшимися обывателями. Справа и слева поднимались фабричные трубы, чуть дальше — вершины надшахтных стволов. Несмотря на все революции и прочее, заводы продолжали работать, снег припорашивало гарью.

Две Мишени решительно постучал оголовком казачьей нагайки в ближайшую дверь. За окном мелькнуло бледное и перепуганное бабье лицо; немолодая уже женщина в накинутой на плечи худой кацавейке приоткрыла створку.

— Вот что, любезная, — строго сказал Аристов, не дав ей даже