милостивая государыня Татиана Николаевна! Простите, что начал с титулования Вашего; хотя и понимаю, что Вы не хотели бы официальности в ответе моём. Но всё-таки, обращаясь к Августейшей Особе, не могу хотя бы один раз не обратиться, как положено…»

Тут он сообразил, что слишком долго крутит возле этого злосчастного «титулования» и решительно двинулся дальше, не слишком заботясь о логичности и последовательности изложения:

«Нет слов, чтобы выразить радость мою от письма Вашего, ибо решил я уже, что Вы разгневались на меня, отчего больше и не появлялись там, где мог я Вас увидеть. Слава Господу нашему, что это не так! Видит Бог, меньше всего желал бы я огорчить Вас или, паче чаяния, обидеть. Вспоминаю всё время беседы наши и тешу себя надеждой, что однажды представится нам случай поговорить вновь. Благодарю за поздравления со Светлым Рождеством и сам от всей души поздравляю Вас. Подарок же, пусть и скромный, надеюсь передать Вам в самое ближайшее время…»

Тут приходилось признать, что с подарком великой княжне выходило туго, ибо что мог подарить ей просто кадет, оказавшийся на юге буквально только лишь с тем, что на нём да в карманах?..

Впрочем, одну вещь он подарить мог всегда, но для этого требовалось «внешнее содействие»…

— Написал, Федор? Давай мне, я вручу. Лично, в собственные руки, — заглянувший на следующий день Аристов стоял подле койки Солонова.

— Спасибо, Константин Сергеевич. А можно, чтобы Севка Воротников ко мне бы зашёл?

— Всеволод-то? Отчего ж нет, отправлю его сюда тотчас.

— А зачем это тебе, Слон, а? — подозрительно осведомился Севка, сидя на койке рядом с Федором.

— Надо, — буркнул Федор. И показал Воротникову свой единственный золотой империал, что так и носил в нагрудном кармане — с того самого дня, когда всё началось.

— Ого! — впечатлился Севка. — Ну, видать и впрямь надо. Рассказывай, Слон, какую гимназисточку закадрил? Да не бойся, отбивать не стану, у меня их не то пять, не то семь, со счету сбился!..

— То-то и оно, Севка, что так до семи считать и не научился…

— А мне зачем? — жизнерадостно заметил Воротников. — И без того справляюсь.

— Ладно, сделаешь или нет?!

— Да сделаю, сделаю, не кипятись только. Но империал мой, договорились?

— Договорились.

Севка не подвёл, видать, очень уж хотелось заполучить золотой, на который можно было неплохо подзакусить в многочисленных трактирах Елисаветинска, а поесть кадет Воротников любил почти так же сильно, как и гимназисток.

В сочельник к Федору пожаловал сам полковник Аристов. Федор попытался было вручить ему письмо к великой княжне, однако Две Мишени только покачал головой.

— Сам вручишь, кадет. Вставай. Зван ты на Рождество к самому государю. Как и аз, грешный.

Земля ушла у Федора из-под ног. Господь вседержитель, ему к Государю на званый вечер, а он в таком виде!..

Однако Аристов, как оказалось, подумал и об этом, потому что принёс с собой новый, с иголочки, мундир, новую форму Добровольческой армии, весьма напоминавшую, впрочем, парадную форму александровских кадет: чёрная, с белыми кантами вокруг нагрудных карманов и на планке, красно-чёрные погоны с одним серебристым просветом и одной звёздочкой, означавшей только что присвоенный чин прапорщика. Всё оказалось впору и хорошего качества, просто на удивление.

— Мы захватили склады южных округов, — пояснил Две Мишени. — Ну, пошли, господин прапорщик, негоже опаздывать к государю…

Император Александр Третий занимал большой особняк в самом центре Елисаветинска, дом богатейшего скотопромышленника и хлеботорговца Еникеева. Пока шли, Федор весь извёлся — и от ожидания, и от того, что как-то всё-таки неловко — его позвали на Рождество, а друзей, его роту, которая вся Государя освобождала — нет…

— Не грызи себя, кадет, — по привычке поименовал его Аристов. — Государь с первой ротой уже встречался, пока ты в госпитале отлеживался. Тебе не говорили, чтобы не расстраивать, я с них со всех слово взял. И никто не проговорился!.. Ну да теперь всё по справедливости.

Конвой из лейб-казаков откозырял Аристову как старому знакомому.

Вошли.

Особняк богатого купца сверкал позолотой и лепниной, но видно было, что кричащую роскошь стараются убрать или зотя бы закрыть. Государь не любил зряшний лоск, тем более столь безвкусный.

Ёлка наряжена была в большой двусветной зале, с грудой цветных пакетов под ней. Разубрана, ждут своего короткого часа свечи, свисают золочёные орехи, поблескивают большие шары. Аристов улыбнулся, похлопал Федора по плечу и каким-то мягким кошачьим движением исчез в боковой двери.

А из двери напротив, в нарушение всех установлений и обычаев, церемоний и правил, стремительно появилась великая княжна Татиана Николаевна собственной персоной.

Светло-жемчужное платье, сетка из мелкого жемчуга на высокой причёске; бальные печатки выше локтей и сияющие глаза.

Федор замер было, однако вспомнил письмо, о том, что в присутствии великой княжны все «цепенеют». Цепенеть он, следовательно, права не имел.

— Ваше императорское высочество, сударыня Татиана, — он сделал шаг, поклонился, а потом вдруг выпрямился, взглянул ей прямо в лицо. — Спасибо вам за честь. От всего сердца спасибо. И… я ужасно рад вас видеть, — последнее вырвалось само собой, заставив бравого кадета вновь густо покраснеть.

Покраснела и княжна.

— Ах, помилуйте, дорогой Федор, — она протянула ему руку, но но для поцелуя, а просто для пожатия, на удивление крепкого. — Благодарю вас, что пришли, несмотря на рану. Это я, конечно, глупая, скверная сестра милосердия — вам лежать надо, а не…

Федор принялся горячо возражать. Он и в самом деле ощущал себя сейчас совершенно здоровым, только голова слегка кружилась, но это, наверное, от восторга.

— У меня для вас подарок, дорогой Федор. Нет-нет, он не под елкой. Вот, — она метнулась в сторону, извлекла из-за дивана явно заранее упрятанный туда сверток. — Возьмите, вот. Он… он полезный, вот увидите! Я сама всё там делала.

— У меня тоже подарок, — Федор сам не знал, как сумел произнести эти слова вслух. Честное слово, у Аничкова моста останавливать немецкую атаку куда легче было. — Вот… только он не полезный…

— Мне? Подарок?.. Спасибо… — зарделась княжна, хотя, конечно, в жизни своей получала множество рождественских подарков. — А можно посмотреть? Можно прямо сейчас? Умру, не доживу до утра!..

— Можно, — вырвалось у Федора.

Севка Воротников не зря получил свой империал.

На аккуратно вставленном в картонную рамку рисунке чёрной тушью был как раз Аничков мост, баррикада, дымящийся «мариенваген» и на его фоне стояли, обнявшись, четверо кадет — Федя Солонов, Петя Ниткин, Лев Бобровский и сам Севка. Себя он скромно изобразил во втором ряду, для пущего впечатления добавив не переднем плане убитого немца с валяющейся рядом винтовкой.

Глава VI.2

Они