– Ты можешь быть очищен от крови, потому что защищал отца.

Жрица вновь предложила ей жезл, но она отвернулась и, погрузив палец в дымящуюся чашу с бычьей кровью, начертила на моей груди знаки треугольника и голубки. Я ощутил кожей горячую липкую кровь и прикосновение кончика ее пальца, холодного и гладкого. Он словно пронзил меня. Я старался не глядеть на нее: опасно даже в мыслях срывать одежды с богини, – и все-таки поднял глаза. Но она уже повернулась к чаше с водой, которую ей поднесли, чтобы омыть пальцы.

Потом она как бы в нетерпении махнула рукой, и жрица отвела меня в сторону. Тут она взяла в руки жезл для окропления, погрузила кисть в кровь и побрызгала на «журавлей», произнося заклинания. После чего направилась к ступеням. Поднимаясь, она чуть приподняла юбку, и я увидел крохотные ступни, изящные и с высоким подъемом, розовые пятки и пальцы. Все великие владычицы Лабиринта ходят лишь босиком. Они не оставляют пределов дворца, разве что в носилках.

Вновь мы шли друг за другом по Дому секиры. Иногда мы замечали на стене уже знакомый рисунок, но всякий раз поворачивали в сторону и снова терялись. Затем мы оказались в коридоре, который оканчивался огромной дверью, усыпанной шляпками бронзовых гвоздей. Молодой человек постучал рукояткой кинжала, страж отворил дверь, впустил нас и велел ждать. Проход шел дальше, в дальнем конце его – в высоком зале – звучали голоса. Их было много, и все молодые.

Наконец появился муж лет сорока от роду, по внешнему виду смесь эллина с критянином; жилистый, с короткой черной бородой, он чем-то напоминал конюшего или колесничего. Молодой человек произнес:

– Вот новички, Актор. Будут выступать вместе. Научи их. Это приказ.

Муж оглядел нас раскосыми черными глазами. Актор оценивал нас, словно лошадей. Но теперь мы имели дело не с покупателем, этот и сделает всю работу. Он фыркнул и спросил:

– Значит, это верно? Он купил всех? И чтоб выступали вместе? – Он вновь поглядел на нас. – Чего он хочет? Значит, мне не нужно давать им вожака? А коринфянин, что мне делать с ним?

Молодой человек пожал плечами – критяне просто влюблены в этот жест – и ответил:

– Я передал то, что было сказано. А о прочем спроси владельца. – И ушел.

Дверь с лязгом затворилась за ним. Муж, встретивший нас, все глядел, не делая различия между юношами и девушками, хмурился и насвистывал сквозь зубы. Подойдя ко мне, он проговорил:

– Ты слишком взрослый для этой игры. Как ты попал сюда? У тебя уже борода пробивается, – и, прежде чем я успел что-либо сказать, произнес: – Ладно, посмотрим, что выйдет. Сложение-то у тебя самое подходящее. Нам приходится работать с теми, кого мы получаем. Да еще хозяева лезут нас учить.

Так он бормотал себе под нос, словно бы конюх, занятый конем, а потом вдруг сказал:

– Вы на Бычьем дворе. Сегодняшние занятия уже окончены, вам скоро дадут есть.

Он потоптался и оставил нас.

Я думал, нам хоть что-то расскажут о том, что нас ожидает, а нас просто выпустили – словно необученных жеребят на пастбище. Я направился по галерее, «журавли» следовали за мной. У дверей раздавался гул.

Мы оказались в огромном зале. Крышу его подпирали колонны из массивных кедров; свет проникал внутрь сквозь высокие окна под карнизом. Стены, покрытые белой штукатуркой, были исписаны и разрисованы углем. Зал был заполнен юношами и девушками; они перекликались, ссорились, хохотали, гонялись друг за другом, играли в чехарду, перекидывались мячами, болтали, сойдясь по двое или по трое; кое-кто подтирал пол. Тут собралась молодежь всех оттенков кожи, отпущенных творцом человеку: белой, черной, смуглой и золотистой; все были наги, если не считать узкой набедренной повязки, нитки бусин или других украшений. От высоких стен отражался гул дюжины языков и столько же разновидностей ломаной эллинской речи. Посреди зала стоял огромный пестрый бык. Он застыл как изваяние, хотя на спине его сидели двое мальчишек, а на одном из рогов повисла девушка. В удивлении я подошел ближе.

Первой нас увидела девушка с оливковой кожей и крючковатым носом, лицом похожая на финикийку, в набедренной повязке, расшитой синей ниткой. Она была худощавой, но под гладкой кожей ходили мышцы молодого борца. Поглядев на нас какое-то мгновение, она вложила два пальца в рот и пронзительно свистнула, да так, что отголоски загуляли по залу. Крики прекратились. Все поглядели на нас, и вокруг быка началась возня. Он заревел и повернул голову в нашу сторону. Нефела взвизгнула.

– Тихо, – проговорил я.

Они хотят нас испытать, я видел это по выражению их лиц. Бык не двигался, только ревел и раскачивал рогами. Подойдя ближе, я услыхал внутри него скрип и сдерживаемый смех. Из дыры в брюхе выбрался улыбающийся смуглый парнишка. Оказалось, что этот бык вырезан из дерева, покрыт бычьей шкурой, а бронзовые рога вызолочены. Конечности крепились на толстом дубовом брусе с бронзовыми колесами.

Нас окружила любопытная, забрасывающая вопросами толпа. Впрочем, что-либо понять было сложно, все разговаривали на ломаном эллинском, к тому же одновременно. Некоторые прикасались к отметинам, оставленным кровью на моей груди, показывали пальцем, звали других. На спине деревянного быка остался сидеть в непринужденной позе лишь один-единственный наездник. И вдруг он встал, балансируя на кончиках пальцев, перевернулся через голову и замер передо мной, будто умел летать по воздуху.

Он был легче и ниже меня, этот миноец, в жилах которого текла эллинская кровь. Он замер, раскачиваясь с пятки на носок, словно танцор, а потом отступил на шаг и оглядел нас. Я еще не видел таких людей. С первого взгляда его можно было принять за шута. Однако тяжелые золотые ожерелья, наручные кольца работы искусного златокузнеца, самоцветы на богатом поясе и набедренной повязке не были подделкой. Этот юноша носил на себе выкуп за наследника царского дома. Светло-каштановые волосы свисали вниз длинными завитыми прядями, расчесанными как у девицы, глаза его были подведены. Но при всем внешнем жеманстве он скорее походил на молодую пантеру – стройную, подтянутую и жестокую. Грудь на правом боку огибал толстый красный шрам, похожий на ожог.

Свесив голову набок, он качнул своими хрустальными серьгами, блеснул белыми зубами:

– Так вот какие они, веселые афиняне, проплясавшие всю дорогу к Криту. Спляшите же для нас, нам не терпится посмотреть.

В смехе его слышалась злоба, однако меня она не рассердила. Мне он казался жрецом, который может приобщить нас к мистерии, – разве можно на него сердиться? Я ощущал, что уже бывал в этом зале, его вспоминала душа моя, путь сюда был вплетен в мою мойру еще до рождения.

Я ответил ему просто:

– Среди нас нет танцоров, кроме Гелики. А плясали мы, чтобы показать свою сплоченность.

– Да? – Он изогнул бровь дугой. – И чья же была идея? Твоя?

Я отвечал:

– Мы задумали это все вместе, как следует посоветовавшись.

Он вновь поднял бровь и обошел нас, оглядывая всех по очереди. Многие в тот день смотрели на нас, но суть увидел лишь он один. Взгляд его резал, словно бритва, выискивая недостатки. Подойдя к Нефеле, он поглядел с легкой ехидцей и улыбнулся, взяв ее за подбородок.