Вот только вся беда для Александра была в том, что он наполовину своей благородной крови был русским: его мать – урожденная княгиня Мария Волоцкая. Князья Волоцкие к революции уже почти полностью жили за границей, но тем не менее оставались русскими, и Курт Зайдль прекрасно знал это.

Теперь об этом знал и унтерштурмфюрер СС Людвиг Хаузен, пристально и ежечасно наблюдавший за Александром. Хаузен наблюдал, учил вновь родившегося человека и ставил на нем нечеловеческие эксперименты, а затем, подготовив подробный отчет, добился личной аудиенции у Генриха Гиммлера. Благо далеко бегать за Гиммлером ему не пришлось – тот как раз ненадолго приехал в «Дахау».

Генрих Гиммлер был русофобом и антисемитом и стойко верил в превосходство нордической расы. Узнав о том, что австрийский аристократ на половину своей благородной крови русский, он пожелал участвовать в экспериментах над Александром. Концлагерь «Дахау» был Гиммлеру хорошо известен – ведь именно он создал его в марте тридцать третьего года. То есть всего несколько месяцев назад.

Во время одного из экспериментов, проходивших в том же подвальном блоке, Гиммлер приказал подопытному убить свою собственную мать, и Александр выполнил приказ. С того самого дня в Германии был запущен секретный эксперимент по созданию идеального солдата, а уничтожение заключенных концлагерей различными ядами и их сочетаниями приняло невероятный масштаб.

Уже к тридцать четвертому году для контроля над концлагерями были созданы отряды СС «Мертвая голова», а оберштурмфюрер СС Людвиг Хаузен стал командиром отдельной зондеркоманды «Стальной шлем», подчиненной лично и только рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру.

Узнал я и то, что оберштурмбаннфюрер СС Готвальд Пооген не рассказал мне в самом начале своего повествования. Гауптштурмфюрер СС Фридрих Зомменинг не был его заместителем, он являлся оберфюрером СС[26] Людвигом Хаузеном – командиром отдельной зондеркоманды «Стальной шлем» и контролером секретного проекта «Вечно живой», а Пооген подвизался самой обыкновенной «ширмой». Номинальным командиром и прикрытием оберфюрера СС, контролирующего самый нечеловеческий и многолетний эксперимент и одну из самых жутких личных тайн рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Рассказ оберштурмбаннфюрера СС Готвальда Поогена о самом себе был достаточно информативен и в то же время краток.

У таких людей, как Георг Циммерман, во все времена было только два названия: книжный червь или полиглот. К началу тридцать восьмого года, то есть к своим тридцати четырем годам, Георг знал одиннадцать европейских языков, имел степени доктора философских наук и профессора Мюнхенского университета и тем не менее был любим студентами и уважаем сослуживцами. Вот такой вот почти необъяснимый парадокс, но все дело в том, что Георг не был честолюбив, и его ничего, кроме науки в чистом виде, не интересовало.

Циммерман был одинок – его родители умерли в конце двадцать восьмого года, не был женат, но был достаточно богат и при этом мог совершенно спокойно обходиться куском черствого хлеба и кружкой простой воды. Главное, чтобы его ничего не отвлекало от работы в университетской библиотеке. Так было бы и дальше, если бы в тридцать восьмом году он случайно не встретил своего… приятеля? Знакомого?

Нет. Все не то. Наверное, своего антипода. Человека полностью противоположного характера и судьбы, но тем не менее близкого ему. Двадцать лет назад Людвиг Хаузен спас Георга Циммермана от грабителей. Дружбы между ними не случилось – Хаузен был несколько старше Циммермана, но некоторое подобие признательности со стороны Георга позволило им изредка общаться.

В силу особенностей своего характера и увлеченности наукой профессор Циммерман даже не заметил, что Германия изменилась. Все события конца двадцатых – начала тридцатых годов прошли как бы мимо него – молодого, но уже маститого и уважаемого всеми профессора Мюнхенского университета. Казалось, что так будет вечно, но это только казалось.

Кто написал на уважаемого всеми профессора донос в гестапо, Георг Циммерман так никогда и не узнал, но всего через трое суток жесточайших для него допросов был готов подписать все что угодно. Циммерман подписал свой собственный приговор, и его отправили обратно в узкий и грязный пенал одиночной камеры подвального этажа. Где его и нашел старый приятель и антипод Георга Циммермана – Людвиг Хаузен, звавшийся теперь гауптштурмфюрером СС Фридрихом Зомменингом.

Так профессор Мюнхенского университета Георг Циммерман стал оберштурмбаннфюрером Готвальдом Поогеном, а Людвиг Хаузен получил своего карманного переводчика. Как сказали бы в моем времени: «Ничего личного – только бизнес».

Последующие шесть лет они были неразлучны. Ни Людвиг Хаузен, ни тем более его вторая ипостась – Фридрих Зомменинг никаких языков, кроме немецкого, не знали, и в преддверии большой войны руководителю проекта «Вечно живой» понадобился полностью подконтрольный Людвигу подчиненный. Разумеется, он не мог не вспомнить о таком удобном полиглоте, как Георг Циммерман. «Удобным» во всех смыслах этого многогранного понятия.

К тридцать восьмому году проект набрал обороты и пожирал огромное количество заключенных ежемесячно, но происходило это разрозненно и в бо́льшей части бессистемно. Поэтому рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру понадобилась специальная, отдельно стоящая лаборатория.

Эту лабораторию начали строить сразу после захвата Польши – в предгорьях Судетских гор. И то, что ее строили в только что захваченной гитлеровцами стране, а не в «Бухенвальде», «Дахау» или «Заксенхаузене», прямо указывало на то, что об этих экспериментах никто, кроме рейхсфюрера СС, не знает.

В том же тридцать девятом году Фридрих Зомменинг и Густав Пооген кроваво отметились во Франции. Пленные французские и английские солдаты продо́лжили бесконечно длинный список жертв рейхсфюрера СС, и то, что Георг Циммерман участвовал в нечеловеческих экспериментах только в качестве переводчика, вряд ли разжалобило бы французское, а главное, английское правосудие.

– В общем и целом картина мне понятна, Георг. Вы позволите мне так вас называть? – обратился я к выдыхающемуся эсэсовцу. – Выпейте воды и отдохните. – Следовало дать рассказчику передышку, и я удачно прикрылся флягой с водой.

Разумеется, я не собирался развязывать эсэсовца, поэтому пришлось его поить. Пооген, благодарно кивнув, надолго присосался к фляге.

– Это все исторически любопытно, но практически неинтересно, – продолжил я, как только Пооген немного пришел в себя.