Повела его в комнату Коренева, включила свет. Земский остановился возле двери, съежившийся и какой-то жалкий, беспомощный — в запачканном белом свитере, джинсах и тряпочных шлепанцах — все было мокрое, джинсы темные от воды — с них сразу стала натекать на пол лужица. Замерз он так, что синевой отдавали не только губы, но все лицо и даже кожица головы на залысинах. К тому же на нем не было очков, и лицо его вдруг утратило солидность, стало совсем беспомощным — нос еще шире и смешнее.

— Какие же вы все… — проговорила она, наконец сообразив, что состояние его нешуточное. — Тебя надо срочно переодеть. Ну-ка, снимай штаны и закутывайся в одеяло.

Быстро сняла с постели теплое одеяло, сунула ему, а он едва не выронил — так непослушны стали руки. Она поспешно вышла, а минут через пять принесла эмалированный тазик под мышкой, пятилитровый баллон холодной воды и вскипевший электрочайник. Земский сидел на стуле, с головой закутавшись в одеяло, выставив только посиневший нос и глаза. Одежда его валялась горкой возле двери, а рядом аккуратно лежали шлепанцы, в каждом — мокрый комочек носка. Он страшно ознобно сотрясался и выборматывал пляшущими губами:

— … Нина, что-то мне совсем вв-брр-рр-ввв…

— Ты в луже, что ли, сидел?

— Бу-бу-буквально. Я где-то… п-п-провалился, а там канава, я упал…

— Три часа ночи. Ты с ума сошел…

— Да, с-с-сошел…

Босые ноги его под одеяло не вместились, он их поджимал под стул, и голые отволглые ступни как-то тоже ухитрялись съежится — обняв друг друга. Нина поставила рядом тазик, быстро навела горячей воды, так что рука еле терпела и, встав рядом на колени, по очереди опустила в воду эти его скрюченные потерявшие чувствительность ноги. Он даже не ойкнул.

— Как кочерыжки… — Она стала поглаживать и разминать их, а другой ладонью поливать на ноги повыше. И только через несколько минут он заныл:

— У-у-юю, как ломит-то…

— Терпи.

Он трясся, морщился, улыбался и выдыхал не то что стон, а продолжительный, тихий, жалобный рык и приговаривал, закрывая глаза:

— Щас-щас-щас…

— Тебе бы в горячую ванну…

— Да-а у-уж…

— Может, позвонить кому-то? Может, врачей?

— Что ты!

— Что же с тобой такое случилось? Куда тебя понесло совсем раздетого?

— К тебе.

— Ко мне? — она неподдельно удивилась. — Зачем?

— Вот, шел… Так холодно…

— Опять с Ладой поругались?

— Почему опять?.. Мы что, так часто ругаемся?

— Об этом все говорят, — она виновато дернула плечами и поднялась.

— Все н-нормально… в рамках закона…

Все-таки его понемногу стало отпускать.

— От тебя так сильно пахнет парфюмерией, — сказала она, подливая горячей воды в тазик.

— Ну да, я же пил одеколон.

— Пил одеколон? Зачем?

— Как зачем… Зачем же еще люди пьют одеколон!

— Но ведь одеколон пьют такие люди…

— О, Нинуля, такой одеколон, какой сегодня пил я, такие люди даже издали никогда не видели… Лично я не вижу ничего зазорного в том, чтобы выпить пару флаконов хорошего одеколона.

Она засмеялась.

— Кстати, у тебя есть водка? А то ведь и правда от этого одеколона отрыжка — просто ужас.

— Есть, от поминок осталась.

— Много?

— Много, две бутылки и даже еще в третьей половина.

— Ну так дай же водки, не мучай меня!

Она с прежней услужливостью вышла, а через минуту принесла початую бутылку, накрытую тонким стаканом, и тарелку с кусочками колбасы, краешки которых подвяли и завернулись, и кусочками также подсохшего хлеба. Быстро налила ему треть стакана, он тут же с жадностью выпил и проговорил скороговоркой:

— Еще… — Протянул стакан и даже немного подпихнул им ее руку.

Налила еще. Он выпил с прежней поспешностью. И только после этого затих, съежился, с испугом вслушиваясь в себя.

— Может, закусишь?

— Щас-щас… Уже теплее…

— Я сейчас… — Она забрала чайник, вышла, через несколько минут принесла еще кипятка. Помешивая, немного долила в тазик. Ноги его расслабились и начали краснеть, и она не то что невзначай, а как-то по-домашнему, забывшись, проводила пальцами по ним.

— Налей еще, — попросил он.

— Разве не горячо? — не сразу поняла она. — Ах да… — Поднялась и налила ему еще немного водки.

— И себе налей. — Он выпростал руку из одеяла, взял стакан.

— Я не могу пить водку в половине четвертого ночи.

— Нет, налей, — сказал он вдруг тем своим обычным голосом, который она знала. Она беспомощно дернула плечами, вышла и минуту спустя вернулась со вторым стаканом, налила себе — но так, что водка едва прикрыла донышко.

— За тебя, — сказал он, потянулся и чуть стукнул своим стаканом о ее. Выпил без прежней спешки и на этот раз закусил колбаской. Она тоже осилила свой глоток, уселась на второй стул, с тихой насмешкой стала наблюдать за ним: как он опять завернулся в одеяло, но теперь высунув всю голову. Лицо его наливалось краснотой, глаза пьяненько пожмуривались, он только изредка крупно вздрагивал. Наконец, он тоже заулыбался. Она тут же устыдилась себя, своего вида: халатик был накинут поверх ночной рубашки. И халат, и рубашка были ой как неновы — за годы так застираны и заношены, что уже и цвет было невозможно определить — что-то неопределенно-голубое, да еще шовчики от руки, да не всегда подходящими по цвету нитками — на месте дырочек. Она покраснела, перехватив его взгляд, запахнула халат, чтобы скрыть тонкую просвечивающуюся рубашку.

— А если бы меня не было дома? Я должна была уехать к маме на два дня, я даже Ляльку отправила, ее Кузнецовы отвезли на машине, а я не смогла — у нас здесь продолжение поминок получилось, и мне пришлось остаться.

— Тогда бы я точно околел. Воображаешь шумиху: главный редактор самой популярной в области газеты сдох под забором?

— Воображаю, — она с упреком покачала головой.

Он сказал в запальчивости:

— А знаешь, как трудно было идти! Эти гадкие шлёпки намокли и все время соскакивали…

В ней все затряслось: она сорвалась на нервный беззвучный смех. Закрыла лицо ладонями. Он и сам стал посмеиваться.

— Значит, ты одна?

Она, все еще не уняв смеха, неопределенно пожала плечами.

— Мама не приезжала на похороны?

— Нет, она совсем разболелась. Ноги плохо ходят… — Подумала и добавила: — Ноги, конечно, простительная отговорка. Знаешь, как она относилась к Кореневу?

— Догадываюсь, — кивнул он.

— Я ее не смею осуждать, я ее понимаю…

— Как ты на новой работе? — минуту спустя спросил он. — Кстати, где ты сейчас?

— В детском садике, воспитателем.

— В садике?! С ума сойти… И как?

— Ничего, привыкаю.

— Зря ты ушла от меня.

Она неопределенно пожала плечами, показывая, что не хочет говорить на