Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В коробке лежал литровый пакет обыкновенного дешевого молока, к тому же обезжиренного. Земский выглянул в окно и увидел, как мордовороты сели в огромный джип, который был припаркован чуть ли не посреди улицы, чем создал порядочную сумятицу на проезжей части, и укатили. Вполне лаконичный подарок. А могли и в травматологию отправить. Что тут было непонятного. Заодно Земский понял, что после такого подарка не стоило думать о больших переменах в жизни.
* * *
Он не переоделся в домашнее, просто не мог, только скинул крутку на пол в коридоре, она так и валялась там горкой, снял уцелевший башмак и надвинул тапочки — один прямо на грязный мокрый носок. В гостиной плюхнулся в кресло, все еще беззвучно усмехаясь, глядя на то, как она, растрепанная, с распущенными ведьмячьими волосами мечется: стремительно ушла на кухню, почти тут же вернулась:
— Что тебе еще нужно?.. Газету — пожалуйста! За границу — пожалуйста! Хочешь новый «Фолькс», любимый? Пожалуйста! А какие часы купил себе!
— Ты хочешь попрекнуть меня, что я ем чужой хлеб? — выдавил он с тихим напряжением.
Она от возмущения на то, что он смел подать голос, онемела на мгновение, вероятно, готова была окончательно взорваться, но вдруг ухмыльнулась, стала перед ним подбоченясь.
— А, в конце концов, да, хочу попрекнуть!
Он же сквозь кипевшую злобу даже теперь заметил, как она хороша в своей экспансии: черноволосая, густо-растрепанная, в коротком атласном халатике, в котором была почти обнажена, и как сильны ноги, и яростно дышит обильная грудь. И так всегда было у него к ней: раздражение, почти злоба, и переплетающаяся с раздражением неодолимая тяга к ее плоти. Он не пытался понять, как это соединяется.
— Я давно все отработал и заработал… — тихо сказал он.
— Что же ты отработал и заработал!?
— Прежде всего тебя, твое мясо.
— Что!? — она округлила глаза.
— То! — в тон ей ответил он.
— Как ты смеешь такое говорить… Да я тебя сейчас, я…
— Что ты «да я тебя…» Вот я тебя сейчас точно… Под левый глаз ты уже получала, сейчас заеду под правый.
Она словно захлебнулась, стояла разведя руки на стороны, округлив глаза.
— Ну что ты сейчас… Беги звони папеньке!
— И позвоню!.. А ты как думал…
— Папенька твой… — он изобразил крайне уничижительную мину.
— Что папенька? — она вдруг стала вкрадчивой.
— «Хочешь газету, любимый?» — передразнил он ее и заговорил хмуро, даже зло: — А когда она, газета, была моей?! Я уже пять лет работаю на твоего папеньку… Мироед, живоглот!
— Как ты смеешь трогать отца?! Он тебе все дал!
— Что он мне дал! Папенька твой… — Он совсем разошелся. Сам же чувствовал, что аж дух захватывает. И оттого еще большее ухарство захватывало его: — А на чем он бабки сделал, папенька твой? Знаешь, что такое взять деньги под проценты у такого барыги, как твой папенька?.. А?! Что молчишь?! Что они делали с должниками, когда те не могли вовремя расплатиться?
— Что ты плетешь, негодяй!?
— А я фактически брал у него в долг! Ты думаешь, он подарил мне хоть копейку? Хрен там! И я все давно выплатил сполна! И выплатил в пять раз сверх того! — Он ударил кулаком по подлокотнику. — Ишь, как повернули… Все гребут и гребут! А я у них нанятый мальчик! Родственнички, бля!.. Эксплуататоры!
— Я ему, точно, сейчас же позвоню!
— Да звони, сука!
— Может, теперь ударишь меня?
— Пропади ты пропадом со своим гнусавым папашей. Семейка вампиров. А папаша твой — откровенный черт! Прав был Игорек! — Он поднялся из кресла.
— Неблагодарный негодяй! Сволочь! — И тут она сорвалась на визг, Земский почувствовал даже ознобные мурашки: — Во-он!.. Марш в свою комнату!..
Но он уже и без того, делая отмахивающееся движение, пошел прочь. Она нагнала его, больно ткнула костяшками пальцев в шею, так что он, дабы не растянуться на полу, принужден был пару шагов переступить довольно бодро и как раз шагнул в ту небольшую уютную комнату, которая считалась его кабинетом и где все было приспособлено для вдохновенного времяпрепровождения: добротный письменный стол из бука, рядом еще компьютерный столик с компьютером последней модели и очень удобный — как Земский говорил, уважающий задницу — мягкий стул с подлокотниками, кресло в углу, книжный шкафчик с баром, который однако в виду обстоятельств всегда держался без соответствующего содержимого; и все это дополнялось множеством других маленьких приятных вещичек, вроде изящной настольной лампы под старину, бронзовой пепельницы, тщательно подобранными — корешок к корешку — книгами в шкафу, пары статуэток из Египта, внушительной маски на стене из Южной Африки, впрочем приобретенной совсем не в ЮАР… Все эти вещички делали кабинет одновременно интимно-умиротворенным, изысканным и представительским. При случае здесь можно было принять и местных телевизионщиков, чтобы дать им пространное интервью.
Она захлопнула за ним тяжелую дверь, и это могло означать, что не он сам ушел в свою комнату, а все-таки состоялось изгнание. Он развернулся и зло шлепнул ладонью по двери, она открылась. Но Лада тут же вновь подскочила к двери и вновь захлопнула ее. Земский махнул рукой и, не включая свет, уселся в кресло. Последнее слово осталось за ней. «Ну и пусть…» — подумал он. Она еще хотела и окончательно унизить: полминуты спустя два раза щелкнул замок в двери и раздался резкий голос:
— Посидишь до утра, остынешь! А там еще посмотрим, что с тобой делать, негодяй!
Впрочем, он теперь не ответил, он чувствовал, как внутри него начинает разрастаться неприятная дрожь. И поэтому уже довольно отвлеченно слушал, как ее все еще ломает истерика. Она уходила, порывисто возвращалась к двери, орала, опять уходила. Минут через десять с кухни или из спальни стал доноситься звук телевизора.
— Жизнь в разнос, — произнес он с тихой безысходностью. Скоро его и правда стало будто разносить по частям на стороны, а еще через некоторое время он остро почувствовал, что если так и будет сидеть в неподвижности, сердце не выдержит напряжения, что-нибудь, точно, случится. А вдруг остановится!? Нужно было что-то делать, чтобы приподняться над ямой. Нужно было срочно выпить, иначе сердце обрушилось бы в преисподнюю от нараставшего жуткого похмелья. А при этом еще навязчиво лезла в голову какая-то философствующая чепуха: все-таки, как ни крути, человек это не только плоть, заселенная сгустком психики, — а еще все прилагающееся: воздух, которым ты дышишь, предметы, к которым
