Мы ведь просто пытаемся выжить, — подумал он, — только вот по-глупому — даже термоядерное прижигание ума не прибавило. Вместо того, чтобы пытаться выжить „всем миром“, грызёмся, как собаки. Теперь вот ещё храмовники эти повылазили…»

Он вспомнил коридор, тонкое хихиканье ключника… ныне покойного… «Горячие они, как на подбор». Сколько их там осталось, таких как Тайна, его Тайна? Десять? Двадцать?

Убивать… давить эту мразь! Ведь есть же, остались ещё нормальные люди, пусть их меньше, чем он думал когда-то, в начале своего пути, но их не так уж и мало. Просто им надо дать шанс.

— Слушай, откуда ты всё знаешь?

— Я, — улыбнулся Швейцарец, — наглядная иллюстрация преимуществ домашнего обучения. Индивидуальный подход и прочие достоинства.

Конечно, полностью быть уверенным в своей правоте он не мог — для чистого эксперимента требовался контрольный экземпляр «школьника советского обычного», а где его взять? Но Швейцарец знал, что Старик учил его почти всему, что знал сам, а Старик и до Армагеддона явно выделялся над общим уровнем.

— Ой-ой-ой. Тоже мне, всезнайка-самоучка.

— Не самоучка, а домоучка, — поправил он. — И ничего смешного в этом нет. О том, что подобный метод обучения эффективнее, было превосходно известно ещё до войны.

— Неужели? А почему тогда все в школах учились?

— Потому что кроме учителей тогдашним государственным образованиям приходилось также содержать танкистов, артиллеристов, ракетчиков, пехоту и десант, а ещё подводников, интендантов, военюристов и даже Краснознамённый ансамбль песни и пляски, — на одном дыхании отбарабанил Швейцарец. — И если учителю хватало мела и доски… ну, географам ещё глобус требовался, а биологам — микроскоп и лягушки… то, например, ракетчикам, даже самым мелким, зенитным, нужна была ракета, а она обычно стоила дороже целой школы. Подводникам, соответственно, подводная лодка, желательно атомная…

— Как бомба?

— Да.

— А… танки разве тоже были дорогие? Мне рассказывали, что их до войны столько наделали, столько… да и сейчас на юге вдоль бывшей границы, говорят, целая уйма ржавеет.

— Дешевле подлодок, — усмехнулся Швейцарец. — Но с ними проблема была именно в том, что их нужно было много. Так много, чтобы у врага даже термоядерных бомб на всех не хватило.

— Ну а почему все эти лётчики-танкисты забирали больше денег, чем учителя? Пусть бы экономили.

«Господи, ты ведь даже и не подозреваешь, насколько права в своей детской наивности, — с грустью подумал он. — Если бы тогда нашёлся кто-то, решившийся сказать всем этим бряцальщикам опасными железками… с большими звёздами и широкими лампасами: „Ребята… а не кажется ли вам, что ваша гонка слишком дорога?“

…и может обойтись ещё дороже… для планеты?

…если бы у кого-то хватило детской наивности. Или хотя бы просто — ума».

— Не-ет, — отрицательно качнул головой Швейцарец. — Ты что, на обороне Родины нельзя было экономить ни в коем случае. Ведь кругом враги, они только и ждут момента нашей слабости, чтобы напасть, чтобы напасть… отнять… и убить.

— Знаешь, я ничего в этом не понимаю, — призналась Тайна. — Только знаю, что до войны было хорошо, и потому никак не могу понять, зачем они всё погубили?

— А это на самом деле просто, — отозвался он, чуть промедлив. — Видишь ли… людям, что тогда, что сейчас, в большинстве своём не свойственна привычка ценить то, что у них есть. Ценить, разумеется, не в смысле трястись над кучкой побрякушек мягкого жёлтого металла, а дорожить всем тем, что, казалось бы, и так достаётся каждому задёшево.

— Кажется, понимаю, — тихо проговорила девушка. — Я тоже… пока не попала в Храм… не ценила очень многого.

— Есть и ещё одна вещь, но с ней дело сложнее. Человек, если он и в самом деле хомо сапиенс, а не мутировавшая свинья, которая научилась ходить на задних копытцах и даже членораздельно хрюкать, настоящий человек в принципе не умеет довольствоваться тем, что у него уже есть. Это дар и проклятие одновременно. Когда-то в далёком прошлом именно это свойство вытащило нас из пещер. А недавно, — Швейцарец вздохнул, — едва не сгубило на корню.

Он замолчал. Тайна подвинулась вплотную к нему, обняла и прижалась щекой к плечу.

— У меня есть ты, — прошептала она, — и ничего другого мне больше не нужно. Только быть с тобой. Рядом. Вместе… чувствовать касание твоих рук и слышать, как бьётся твоё сердце.

«Это сейчас тебе кажется, — подумал он, — это сейчас предел твоих фантазий — просто быть рядом со мной. Но скоро ты привыкнешь к этому — к хорошему привыкают быстро. И тебе захочется чего-то большего. Необязательно для себя — ты можешь просто захотеть дать это большее мне…»

Он попытался представить себе детскую колыбель — деревянную, подвешенную рядом с её кроватью так, чтобы мать легко могла дотянуться до ребёнка. Детский плач и детский смех. Много-много маленьких Швейцарцев. Или Швейцарок. Плюс — Старик в роли заботливого дедушки. Завести… ну, для крестьянского труда у него руки выросли в неподходящем месте… а вот, скажем, пасеку — почему бы и нет? Тихое, спокойное, уютное счастье.

…От которого ты свихнёшься через полгода максимум, ехидно заметил его внутренний голос. И потом — а тебе-то самому ничего большего не захочется? Будешь возиться с парой дюжин ульев? И ни разу не вспомнишь о железной коробке под ангаром? А ведь эта коробчонка — дом в городе, плантация кофе или, ещё лучше, табака. Переделанная в кабриолет «Волга» — бензин с каждым годом дешевеет, а если тюменцы и в самом деле проложат свою «нитку», то и вовсе наступит полный расцвет цивилизации, трубопровод, это вам не бочки на плотах против течения гонять а-ля бурлаки на Волге.

Ещё? Раскланивающиеся соседи, прислуга… Машку второй женой… бред какой!

«Что-то ты последнее время слишком уж много думаешь, милый друг, — всё с той же противно-ехидной интонацией констатировало его „второе я“. — Слишком часто и слишком не то, что надо бы. Нервишки?» «Может, и нервишки, — благодушно согласился Швейцарец, — а что такого? При его-то нагрузках свой „межремонтный ресурс“ они уже выработали. Наоборот, хуже было бы полное отсутствие тревожных признаков — это, скорее всего, означало бы, что утрачен контроль. А так всё терпимо, тем более что ждать недолго — ну а дома Старик учинит… профилактику».

«Недолго-то оно недолго, — напряжённо произнёс его двойник, — но что-то в этот раз ты, милый друг, рано начал расслабляться. Помнишь ведь, скольких таких вот, преждевременно успокоившихся… поуспокаивали!» «Помню, — ответил Швейцарец, — как же не помнить один из своих любимых крючков. Но ты не прав, ты передёргиваешь — разве я расслабляюсь?!»

Сашка

— Слышишь? — тихо спросил Шемяка.

Я-то эти звуки услышал, едва мы вышли на лестницу, и уже тогда приготовился вскинуться. Другое дело, что я в тот момент не разобрал, откуда это всхлипывающее почавкивание доносится.