Кроме нас троих в холле никого не осталось.

– Тут так пусто, – удивилась я. – Неужели, кроме нас, пациентов нет?

– Клиентура доктора Трондерсома и профессора Дортмунда предпочитает, чтобы они приходили к ним на дом, нежели посещать их самим. А вот для таких ситуаций, как наша, все равно нужна клиника. К тому же они оба ведут научно-исследовательские работы и часто проводят особо сложные операции, которые требуют специального оборудования, которого нет в обычных госпиталях. Можно сказать, в этом месте создаются новые методики, которые впоследствии пригодятся многим.

От беспокойства я прикусила губу. При всей похвальности и благородстве их целей, мне было неприятно и страшно осознавать, что роль подопытной мышки выпала моей сестре. Несмотря на то, что решение уже было принято, я вновь испытывала сомнения.

В тот же момент Эмили вновь затрясло в приступе кашля. Я посильнее прижала ее к себе, обняла и успокаивающе погладила по спине.

Как раз в этот момент вернулась администратор.

– Вас уже ожидают, – сообщила она. – Позвольте, я провожу.

Взяв Эмили за руку, я повела ее по широкому коридору, а Малкольм удивительно тихо шел следом, будто незримая тень. В отличие от наших, эхо его шагов я не различала.

Вальтер и Чарльз ожидали нас в просторном кабинете, который скорее напоминал химическую лабораторию, ярко освещенную множеством газовых ламп. На столах стояли десятки колб, склянок, перегонные механизмы с трубками. У окна располагался шкаф с литературой, широкий деревянный стол с двумя креслами и грифельная доска, сплошь испещренная латынью и медицинскими терминами. Еще в одном шкафу за стеклом блестели аккуратно разложенные хирургические инструменты. Именно они пугали меня больше всего.

– Доброе утро, баронесса Клайвшот, – поприветствовал профессор Дортмунд. – Судя по тому, что вы здесь, решение принято положительное.

– Да, – я ответила коротко, хотя, видит Бог, мне хотелось высказать целую тираду: умолять докторов сделать все, что возможно, пожелать им удачи, спросить еще раз об опасностях процедуры и уверены ли они в правильности методики, а потом снова умолять. Но я не могла этого сделать в присутствии Эмили.

Вчера она очень тонко заметила, что все самое страшное обсуждают с другой стороны двери, а значит, для ее же собственной уверенности она будет по эту.

– Тогда вам необходимо подписать необходимые бумаги, и мы готовы приступить.

Меня подвели к столу у окна, усадили в кресло и вручили несколько листов договора, где я значилась законным представителем Эмили и давала согласие на ее лечение, а также снимала с Дортмунда и Трондерсома всю ответственность за последствия в случае неудачного исхода.

Моя рука замерла над строчками, я не могла решиться это подписать. Взглянула на сестру, сидящую в таком же кресле напротив, а потом на стоящего у окна Малкольма в поиске хоть какой-то поддержки.

– Я могу присутствовать на процедуре? – неожиданно для себя самой спросила я. – Я бы хотела быть рядом с сестрой.

В медицине я не смыслила ни черта, но ведь могла бы просто держать ее за руку.

Доктор Трондерсом переглянулся с профессором и отрицательно покачал головой.

– Просим прощения, баронесса, но это невозможно. Вашу сестру ожидает сложная пункция, требующая от нас точной работы и тонкой манипуляции, поэтому хрупким женщинам не место… – он осекся и попытался подобрать другие слова, чтобы не оскорбить меня. – Баронесса, взгляните на себя, вы слишком волнуетесь, у вас трясутся руки, вы можете в любой момент упасть в обморок. Поймите нас правильно, ваше присутствие в операционной может принести больше вреда, чем пользы.

Я хотела опровергнуть его слова. Какие, к чертям, обмороки и шалящие нервы? С последними я жила уже семь лет и благополучно справлялась. И уж что говорить, я людей убивала, поэтому вид операции если и мог меня смутить, то вряд ли поверг бы в ужас.

– Роуз, – тихо пискнула Эмили, вырывая меня из гневных мыслей. – Не беспокойся, – она взяла меня за руку, которая действительно тряслась. – Ты ведь сама пообещала мне вчера, что все будет хорошо. А значит, нечего бояться.

– Но… – хотела я возразить, когда меня перебил Малкольм.

– Баронесса, если вы так переживаете, то я могу пойти с вашей сестрой. Понимаю, что я практически чужой для нее человек, но меня-то вы давно знаете. А уважаемых докторов я могу заверить, что мои нервы невероятно крепки.

От такого предложения я растерялась и, разумеется, согласилась бы, если не будет против сестра, но что скажут доктора?

– Ваша светлость, дело не в крепких нервах, – профессор Дортмунд не испытал восторга и от этой идеи. – Операционная не место для постороннего присутствия, вы же…

– Ну… – несколько с вызовом перебил его Эдриан. – Продолжайте. Кто я?

Чарльз осекся.

– Я всего лишь спонсор, который выделяет огромные суммы на ваши исследования, – сам продолжил граф. – Неужели я не имею права лично убедиться, что мои средства расходуются в верном направлении, а методики приносят пользу и ИСЦЕЛЕНИЕ людям, – он сделал такой упор на предпоследнее слово, что лица медицинских светил на мгновение побледнели. – Ведь в противном случае я могу решить пустить эти деньги в другое, более полезное русло!

Кажется, до врачей наконец-то дошло, куда клонил граф. Возражений в его присутствии больше не возникало, более того, сама Эмили восприняла эту новость с гораздо большим энтузиазмом, чем когда то же самое предложила я. Она улыбнулась мужчине и искренне поблагодарила:

– Спасибо.

Теперь уверенности в успехе у меня прибавилось, и я решительно поставила подпись на договоре.

Когда Эмили увели готовить к процедуре, я на несколько минут осталась с Малкольмом одна.

– Почему вы раньше не сообщили, что спонсируете этих людей?

– А это было так важно? Какая разница, куда я трачу деньги, которых у меня слишком много и от которых начинаешь уставать? – несколько зло ответил он. – Я вообще не собирался об этом говорить. К чему вам знания, от которых нет пользы? В конце-то концов, важно лишь то, что эти люди могут помочь вашей сестре, и теперь они будут стараться особенно усердно.

– Спасибо.

Других слов у меня не было. Не важно, почему граф поступил именно так и какие цели преследовал: приручить меня, следуя самому короткому пути через сестру, или просто утолить собственную скуку от бессмертия, но я ему была благодарна. Хотя где-то в глубине души мне все же мечталось, чтобы этот порыв его души был искренним.

Тем не менее, для себя я сделала еще одно открытие: Малкольм мог сколько угодно взирать на людей с высоты своей бесконечной жизни, говорить с непроницаемой надменностью о том, что они все умирают, а он остается, признавать себя чудовищем и убеждать в этом меня. Вот только чудовище не станет жертвовать на медицину, а если и станет, то выставит это огромным достижением.