Тот факт, что президентом впервые стал католик, особо подчеркнул кардинал Кушинг, который произнес длинную речь и даже не заметил, как из-под кафедры, где произошло короткое замыкание, ползет дым, а спецагенты и электрики возятся у его ног, выискивая источник. Пол Фэй писал: «По моему мнению, у католического духовенства был шанс произвести положительное впечатление на простых американцев, но кардинал Кушинг все испортил, поскольку бесконечно долго и монотонно разглагольствовал, словно подключенный к сети, и не собирался останавливаться, пока его не обесточат». Следом за ним выступал восьмидесятилетний поэт Роберт Фрост, щурясь от солнечного света, он решил не читать инаугурационное посвящение, а вместо этого продекламировал свое знаменитое стихотворение во славу Америки «Дар навсегда». Пятьдесят одну минуту спустя Джон Кеннеди стал тридцать пятым президентом США, когда, положив руку на старинную Библию, доставшуюся ему от деда, произнес президентскую присягу.

Когда Джон, с непокрытой головой и, несмотря на мороз, без пальто, сделал шаг вперед, чтобы обратиться к собравшимся с инаугурационной речью, он казался воплощением молодости на фоне пожилых политиков и немолодых женщин, зябко кутавшихся в меха. Зрителей поразило его красноречие, но знали бы они, сколько часов он провел, изучая речи Черчилля, сколько оттачивал свое ораторское умение, пока четыре года шел к президентству, а с недавних пор каждое утро занимался с педагогом сценической речью. Кеннеди показал себя настоящим лидером, его голос звенел в холодном воздухе перед величественным зданием Капитолия. Миллионы американцев восприняли это как начало новой эры. «Пусть отсюда до друга и до врага долетит весть о том, что эстафета передана новому поколению американцев. Пусть все народы – и доброжелательные к нам, и недоброжелательные – знают, что мы заплатим любую цену, вынесем любые трудности и лишения, поддержим друзей и дадим отпор врагам ради процветания свободы… Сейчас труба вновь зовет нас – не к оружию, хотя оружие нам необходимо, не к бою, хотя мы готовы защищаться, – труба зовет нас к долгой, упорной многолетней борьбе… И потому, дорогие соотечественники, не спрашивайте, что страна может сделать для вас, спросите, что вы можете сделать для своей страны…» Потом Джеки погладила его по щеке и шепнула: «Ты просто молодец!»

Этот день в Вашингтоне был днем Кеннеди. Семья наконец-то достигла вершины. Мечта патриарха, Джо, казалось вдребезги разбившаяся со смертью Джо-младшего, сбылась благодаря Джону. На трибуне сидели не меньше шестнадцати членов семьи. В ходе инаугурационного парада была символическая минута, замеченная одними только Кеннеди. Когда президентская машина проезжала мимо, посол Джо Кеннеди приветствовал старшего сына, сняв цилиндр. На Юнис, сидевшую рядом, это произвело глубокое впечатление. Она впервые увидела, как отец выразил почтение одному из своих детей. Джон в ответ тоже встал во весь рост и снял цилиндр, приветствуя отца, человека, который, по его словам, «сделал мечту реальностью». Позднее, уже в Белом доме, Юнис прыгала на кровати Линкольна, выкрикивая: «Ура! Мы это сделали!»

Теперь Джеки целиком и полностью стала частью клана. Выражаясь метафорически, в день триумфа Бувье отошли на задний план. На обеде, который Джо Кеннеди давал в отеле Mayflower, и Роуз, и Джанет Окинклосс принимали гостей на равных, как хозяйки, но помимо этого семьи общались мало. Кеннеди сидели в одном конце зала, Бувье, Ли и Окинклоссы – в другом. То же повторилось и на официальном пятичасовом приеме в Белом доме. Посол Кеннеди не выказывал своего легендарного шарма, особенно когда Эди Бил-младшая напомнила ему, что в свое время была «почти помолвлена» с Джо-младшим и если бы тот не погиб, то президентом стал бы он, а не Джек. Кое-кто слышал, как Джо Кеннеди довольно громко заметил: «Господи Исусе, вот не знал, что у Джеки такая прорва родни!»

Новый президент излучал энергию и харизму. Казалось, церемония инаугурации открыла ему истинный смысл президентства, и он осознал себя избранным главой могущественной державы – примерно так же коронация дарует обычному человеку почти мистическое ощущение царственности. Джеки, однако, ушла к себе. Она довольно скоро покинула трибуну, едва держась на ногах от физической и эмоциональной усталости; прошло ведь меньше полутора месяцев после кесарева сечения и рождения Джона-младшего. Лежа на огромной кровати в Королевской спальне, Джеки обнаружила, что не в состоянии встать. Врач Джона, Джанет Травелл, вызванная с трибуны, дала ей таблетку декседрина и велела оставаться в постели. Джеки чувствовала, что не в силах видеть своих родственников, за исключением любимого двоюродного брата и крестного Мишеля Бувье, которого она пригласила к себе в спальню и целых полчаса с ним говорила.

Психика Джеки еще не пришла в норму, и у нее случился приступ паники. В самый чудесный день ее жизни словно бы явились призраки прошлого в лице ее родственников Бувье. Ей нужно было блистать перед камерами и публикой, стать принцессой цирка, скрыть неуверенность и сомнения под тщательным макияжем, великолепной прической от Kenneth, белым шифоновым платьем-футляром от Bergdorf, с лифом, расшитым серебром и брильянтами. Пока она обедала в постели и собиралась с силами на вечер, Джон отправился на обед, который мистер и миссис Джордж Уилер давали для «каравана Кеннеди» – Этель и Джоан Кеннеди, Артура Шлезингера-младшего, актера Джеффа Чандлера, Энджи Дикинсон и многих других. Потом Джон вернулся в Белый дом за Джеки. Чувствуя, что жене нужна поддержка, он сказал: «Дорогая, ты хороша как никогда. Платье потрясающее!» Он велел принести шампанского и поднял бокал за Джеки, после чего им предстояло посетить пять инаугурационных балов.

На первом из них Джеки, вытянувшись в струнку, сидела рядом с Леди Бёрд Джонсон, меж тем как все взгляды были устремлены на нее. Никто не танцевал; задние напирали, стараясь получше рассмотреть почетных гостей. Взбудораженный Джон, наслаждаясь триумфом, оставил Джеки и сверх программы заехал на «свою» вечеринку, которую устроил Фрэнк Синатра, а потом вернулся, чтобы сопроводить Джеки на второй бал в вашингтонский Арсенал. На остальные три бала Джеки уже не поехала; вконец измученная, она вернулась в Белый дом, оставив Джона веселиться без нее. На последнем балу Джон проследил, чтобы на фото Энджи Дикинсон была не с ним, а с Полом Фэем. Фэй пришел на вечеринку с Энджи, Ким Новак и акапулькским другом семьи Кеннеди, архитектором Фернандо Паррой. Перед отъездом с вечеринки Джон предложил Фэю: «Почему бы тебе не поехать со мной к Джо Олсопу?» Фэй ответил: «Отличная идея, а Энджи можно с нами?»

Джон нетерпеливо сказал: «Да-да, только давай побыстрее уберемся отсюда». Но когда Фэй спросил, нельзя ли прихватить Ким Новак и Фернандо Парру, у Джона сработал инстинкт самосохранения: «Так и вижу заголовки завтрашних газет. Новый президент завершил свой день, разъезжая по городу с Ким Новак, Энджи Дикинсон, Фернандо Паррой и старым армейским другом. – А потом грустно добавил: – Понимаешь, Рыжий, я просто на минуту забыл, что я теперь президент Соединенных Штатов. В этом есть и преимущества, и ограничения, и сейчас речь как раз об ограничениях. Доброй ночи…»

Питер Дакин и Пэм Турнюр с последнего бала уехали вместе. Дакин вспоминает: «Мы с Пэм провели вместе весь вечер, она была на машине, шел сильный снег, но колеса были с цепями, так что ехать можно. Мы только тронулись с места, и тут из снежной завесы вышла темная фигура. Это оказался Джо Олсоп. Он спросил, не можем ли мы подвезти его домой. Мы сказали: “Конечно”. Понимаете, город буквально утонул в снегу, а никто не подготовился… Мы довезли Джо до его дома, а он вдруг возьми да и скажи в этой своей загадочной манере: “Не хотите зайти на черепаховый супчик? У меня там гости”. Мы согласились. Я знал, что меня ждет роль бармена. Гостей у Джо собралось человек двадцать пять – тридцать. Внезапно в дверь позвонили, и вошел президент. Я просто глазам своим не поверил. Джек, собственной персоной. Выглядел он потрясающе. Мы, конечно, вскочили, зааплодировали, а он уселся и начал рассказывать про перемены и все такое – словом, фантастика».