– И я все утро кашляю от дыма – и не стоило их жечь: бревна нам пригодились бы. И вот мы плюемся и рычим, как пустынная рысь в логове, и что, по-твоему, сделает король Таркульф? Впрочем, на него-то плевать – у него грибы вместо мозгов, – беспокоиться надо о канцлере и милом завоевателе. Давай-ка я скажу тебе, что они сделают, Джарабб. Они не потребуют, чтобы мы вернулись в свой лагерь. Не будут настаивать, чтобы мы выплатили репарации и деньги за убитых. Нет, они поднимут армию и двинутся прямо на нас.

– Военный вождь, – сказал Джарабб, вставая, – Пустошь зовет нас на север и восток – и на равнинах нас никто не поймает.

– Замечательно, но эти болкандцы – не враги нам. Они нас снабжают…

– Мы награбим сколько сможем перед отправлением.

– Вот адъюнкт порадуется, как мы ей подготовили почву. Это задница, Джарабб. Задница.

– Так что же нам делать, военный лидер?

Голл наконец открыл глаза, моргнул и кашлянул. Потом сказал:

– Я не буду пытаться исправить то, чего не вернешь. Это не поможет адъюнкт. Нет, нужно брать быка за… рог. – Он вскочил на ноги и подобрал свой плащ, покрытый вороньими перьями. – Снимайте лагерь: забейте весь скот и готовьте мясо. Болкандцам потребуются недели, чтобы собрать достаточно солдат. Чтобы обеспечить спокойный проход Охотникам за костями – не говоря уж о Серых шлемах, – мы двинемся прямо на столицу. Мы нагоним такого страху, чтобы Таркульф обмочился и перестал слушать советников; пусть король думает, что на его сраное отхожее королевство вторгаются три армии.

Джарабб улыбнулся. Он видел, как сверкают угольки в темных глазах Военного вождя. А значит, как только будут отданы приказы, как только помчатся, вздымая пыльный хвост, гонцы, настроение Голла поднимется.

Возможно, поднимется настолько, что он снова согласится… на игру. Нужно только, чтобы жены старика поблизости не было.

Кованый щит Танакалиан поежился под кольчужным плащом. Стеганая подкладка протерлась насквозь на правом плече – надо было заштопать ее с утра, и он так и сделал бы, если бы не страстное желание наблюдать за высадкой первой когорты Серых шлемов на эту жалкую землю.

Хоть Танакалиан и торопился, но Смертный меч Кругава уже стояла на возвышении над берегом. Ее лицо раскраснелось под тяжелым шлемом. Хотя солнце только-только поднялось над горными пиками на востоке, в душном, давящем воздухе роились песчаные мухи. Подойдя ближе, Танакалиан разглядел в глазах Кругавы обреченность бесчисленных эпических поэм, как будто она всю жизнь впитывала трагедии тысячелетних павших цивилизаций, находя это дико приятным.

Да, эта жесткая женщина была железной.

Подойдя, он поклонился.

– Какое знаменательное событие, Смертный меч.

– Вот только мы здесь вдвоем, сэр, – прогрохотала она в ответ. – А должны были стоять трое.

Он кивнул.

– Нужно избрать нового Дестрианта. О ком из старейшин вы думаете, Смертный меч?

Четыре плоскодонных широких авара – шлюпки для высадки с Престолов Войны – пробирались по каналу; весла вязли на мелководье в иле. Прилив ничуть не помогал. Залив не наполнялся; вместо этого вода бурлила в водоворотах, словно в нерешительности. Братьям и сестрам с тяжелой ношей придется высаживаться и брести по илу – интересно, насколько там глубоко?

– Я не могу решить, – призналась наконец Кругава. – Никто из наших старейшин не достаточно стар.

Это правда. В долгом морском путешествии завершилась жизнь десятков самых древних братьев и сестер. Танакалиан повернулся и посмотрел на два лагеря в тысяче шагов от воды: один на этом берегу, а второй на противоположном, западном. До сих пор они не встречались напрямую с акриннайской делегацией – если толпу бесконечно поющих, потрясающих копьями варваров с торчащими волосами можно назвать таким почетным именем. Пока акриннаи остаются на другом берегу, пусть себе поют, пока горы не сползут в море.

Лагерь болкандцев, процветающий город ярких шатров, уже бурлил – приближающаяся высадка изморцев словно пробудила безумие. Странные эти болкандцы. Покрытые шрамами – но изнеженные, вежливые – но несомненно кровожадные. Танакалиан не доверял им; эскорт для прохода по горным перевалам в королевство насчитывал целую армию – три или четыре тысячи воинов, – и хотя вряд ли любой болкандский солдат мог сравниться с Серым шлемом, их численное превосходство заставляло задуматься.

– Смертный меч, – сказал он, снова повернувшись в сторону Кругавы, – нам грозит предательство?

– Будем считать, что идем по враждебной территории, Кованый щит. Маршируем в доспехах, с оружием наготове. Если весь болкандский эскорт пойдет на перевал перед нами, мне не о чем беспокоиться. Если они разделятся на авангард и арьергард, придется оценить, сколько воинов будет у нас за спиной. Если немного – не страшно. Если больше, чем в авангарде, тогда придется учитывать, что в конце перевала нас будет поджидать вторая армия. Поскольку, – добавила она, – мы будем двигаться колонной, подобная засада поставит нас в невыгодные условия, по крайней мере, изначально.

– Будем надеяться, – заметил Танакалиан, – что они намерены обращаться с нами достойно.

– А если нет, они пожалеют о своем безрассудстве.

Три легиона, восемнадцать когорт и три роты снабжения. Пять тысяч братьев и сестер наземных войск. Остальные легионы будут двигаться на Престолах Войны по малоизведанным водам вдоль южного берега, к Пеласийскому морю. И адъюнкт, и Кругава были согласны, что «Выжженным слезам» нужна поддержка. Учитывая скудность ресурсов на Пустоши, Охотники за костями пойдут независимо, севернее других сил – хундрильской конницы и изморской пехоты. Они пойдут на восток параллельными путями, примерно в двадцати лигах друг от друга, пока не достигнут границ первого королевства по ту сторону Пустоши.

Танакалиан прекрасно знал: Кругава уверена, что их ожидает священная война – единственная цель их существования; и на этих чужих землях Серые шлемы обретут славу, завоюют героическую победу на службе Волков Зимы. Танакалиан был согласен с таким пониманием цели, будущей судьбы, и тоже не боялся войны. Они были обучены насилию и клялись перед письменами истории, вырезанными на полях сражений. Мечом и железной волей они изменят мир. Такова правда войны, сколько бы мягкотелые дураки ни мечтали об обратном, о мире и гармонии между народами.

Мечты романтиков неизбежно кончаются укусом гадюки, хоть они не желают этого. Надежда и вера сочатся сладчайшим нектаром, в итоге обращаясь в смертельный яд. Танакалиан прекрасно знал, что почти все добродетели уязвимы. Их легко извратить, можно развернуть в руках носителя. Нужен самообман, чтобы насаждать справедливость в мире, которому ничего не нужно, в котором сама реальность насмехается над праведниками полным безразличием.

А война сметает подобные игры. Она чиста и безжалостна в своей жестокости. Справедливость является с привкусом крови – сладким и горьким; так и должно быть.