Вслед за Ведитом выскочили еще четыре всадника, с обнаженными скимитарами в руках; арэнская сталь клинков была перепачкана кровью.

Услышав за спиной бешеный стук копыт, Ведит нахмурился. Осколки от круглого щита, прикрепленного к правой руке, пронзили ладонь, и этой рукой держать поводья он не мог. В левой руке Ведит сжимал свой скимитар; лезвие было обломано – остался только кусок в ширину ладони, и Ведит выбросил бы оружие, но рукоять и эфес были слишком дороги для него, чтобы с ними расстаться.

Поводья свисали между передними ногами лошади; в любой момент скачущее в страхе и боли животное могло наступить на них и сломать себе шею, выбросив всадника из седла.

Ведит поднялся в стременах, подался вперед, ударившись о качающуюся шею лошади, вцепился зубами в ее левое ухо и потянул назад. Заржав, лошадь задрала голову, стук копыт замедлился. У Ведита появилось время убрать в ножны то, что осталось от отцовского клинка, и, обхватив рукой шею лошади, ослабить укус.

Через пару мгновений раненая кобыла пошатнулась, сошла с мостовой в заросшую высокой травой канаву и остановилась, содрогаясь всем телом.

Бормоча успокаивающие слова, воин отпустил ухо лошади и, выпрямившись в седле, подобрал поводья здоровой рукой.

Подъехали четверо его спутников и, собравшись на дороге, торжественно воздели мечи, хоть и сплевывая пыль и сгустки крови.

Ведита мутило, однако он понимал их. Растущий список обвинений, постоянно сокращающаяся свобода, унижения и неприкрытое презрение. Каждый день появлялись новые болкандские солдаты; вокруг лагеря хундрилов, как грибы на навозе, вырастали маленькие форты. И напряжение непрерывно росло. Конфликты вспыхивали, как дикие пожары, и вдруг…

Ведит направил лошадь на дорогу и обернулся на горящий город. А потом оглядел горизонт с обеих сторон. Повсюду кривыми копьями поднимались столбы вьющегося черного дыма – да, терпение «Выжженных слёз» лопнуло, и десяток деревень, вдвое больше сел, десятки ферм, а теперь и целый город ощутили на себе гнев хундрилов.

Отряд Ведита в тридцать воинов – большинству из которых едва исполнилось двадцать – схлестнулся с гарнизоном. Битва была яростной. Он потерял почти весь свой отряд, и этого было достаточно, чтобы пламенная ярость хундрилов обрушилась местью на раненых солдат и жителей города.

Эта бойня оставила горький, ядовитый привкус на языке и в душе.

Лошадь не могла стоять спокойно. Ободранный бок все еще кровоточил. Она вертелась, мотая головой, и била в землю раненой задней ногой.

В этом безымянном городе остались многие десятки трупов. Еще утром мирная жизнь текла привычным порядком, с размеренным биением сердца. А теперь здесь развалины и обгорелое мясо – хундрилы не опускались даже до мародерства, так захватила их жажда убийства.

Гордому народу самую глубокую рану наносит чужое презрение. Болкандцы думали, что у хундрилов – тупые ножи. Тупые ножи, тупые мысли. Думали, что дикарей нетрудно обмануть, надуть, подсунуть грязную огненную воду и украсть добро.

Мы – Семь Городов; думаете, вы первые, кто пытался играть с нами в такие игры?

Появлялись отставшие солдаты – три, еще два, одинокий раненый воин скорчился в седле, еще два.

Солдаты гарнизона понятия не имели, как противостоять кавалерии. Они, похоже, никогда подобного не видели и остолбенели от четкой атаки, от тучи дротиков, пущенных, когда между воинами оставалось всего десять шагов. Строй болкандцев, перегораживавших главную улицу, смешался, когда зазубренные дротики начали пробивать щиты и кольчуги, солдаты сгибались и падали, сбивая соседей.

Затем хундрильские боевые кони со всадниками, размахивающими скимитарами, врезались в разбитый строй.

Это была бойня. Пока задние ряды болкандцев не рассеялись, разбежавшись по переулочкам и проходным дворам, укрывшись в дверных проемах лавок в каменных зданиях. Битва завязла.

Хундрильским всадникам нужно было либо оставить лошадей, которым никак не протиснуться в узенькие проулки, либо обрушиться на солдат, прячущихся за щитами в нишах и дверных проемах. Все еще в меньшинстве, воины «Выжженных слёз» начали замедляться.

Все утро ушло на то, чтобы выследить и зарубить всех солдат гарнизона до последнего. И всего колокол – чтобы убить тех жителей, кто не затаился, возможно, рассчитывая на то, что семьдесят пять солдат справятся с тремя десятками дикарей, и поджечь город, чтобы поджарить заживо тех, кто удачно спрятался.

И такое, знал Ведит, творилось по всей округе. Никто не спасся, а чтобы послание было полностью ясным, со всех болкандских ферм вычистили все съестное или мало-мальски полезное. Причиной возмущения стало недавнее повышение болкандцами цен – на сто процентов и только для хундрилов – на все товары, включая фураж для лошадей. Проклинайте нас, раз уж забираете наше серебро и золото.

У Ведита осталась дюжина воинов, один из которых, вероятно, умрет, не дотянув до лагеря. Толстые осколки пронзили его предплечье, как лишние длинные кости, боль пульсировала.

Да, потери огромны. Но какому еще отряду довелось атаковать гарнизон города?

И все же, возможно, «Выжженные слёзы» разворошили не то гнездо.

– Перевяжите раны Сидаба, – сказал Ведит. – Его меч при нем?

– При нем, Ведит.

– Давайте сюда – мой сломался.

Сидаб, хоть и понимал, что умирает, поднял голову и улыбнулся Ведиту окровавленными губами.

– Он будет мне по руке, как меч моего отца, – сказал Ведит. – Я буду носить его с гордостью, Сидаб.

Воин кивнул, улыбка его слабела. Он начал кашлять кровью и, выскользнув из седла, тяжело грохнулся на мостовую.

– Оставьте Сидаба здесь.

Остальные кивнули и начали плевать на мостовую вокруг трупа, тем самым освятив землю – такова была единственная похоронная церемония для хундрильского воина, погибшего в бою. Ведит нагнулся и подобрал поводья коня Сидаба. Скакуна он тоже заберет и поедет на нем, чтобы облегчить страдания своей лошади.

– Возвращаемся к Военному вождю Голлу. От наших слов его глаза засверкают.

Военный вождь Голл грузно сидел на поскрипывающем троне из связанных веревкой оленьих рогов.

– Нежный дух Колтейна… – вздохнул он, зажмурившись.

Джарабб, слезогонец Военного вождя и единственный второй обитатель шатра Голла, снял шлем, набивную шапочку из оленьей кожи, запустил толстые пальцы в волосы и, шагнув вперед, опустился на одно колено.

– Приказывайте, – сказал он.

Голл застонал.

– Не сейчас, Джарабб. Время для игр кончилось: мои долбаные юные храбрецы втянули нас в войну. Двадцать отрядов с воем вернулись в лагерь с целыми мешками кур, щенков и всякой всячины. И готов спорить: тысяча ни в чем не повинных фермеров и крестьян уже мертвы…

– И сотни солдат, Военный вождь, – напомнил Джарабб. – Форты горят…