Вообще похоже, приказы отдавались впустую. Бонапартисты в королевской армии либо отказывались исполнять распоряжения, либо игнорировали их, либо открыто переходили на сторону Наполеона. Многие французы колебались и заняли выжидательную позицию.

Людовик XVIII совершил столько ошибок, что затмил самые худшие воспоминания о режиме Бонапарта. Когда Наполеон появился в Гренобле, его приветствовали как освободителя. Сторонники Бонапарта радостно расхаживали по улицам, поздравляли друг друга, искали сообщников. Жизнь в городе будто остановилась, даже уличные торговцы забыли о своих делах, всем хотелось взглянуть на Бонапарта, поделиться впечатлениями об удивительных событиях, поучаствовать в пророчествах и прогнозах на предмет дальнейшей судьбы императора.

А в Вене с нетерпением ждали вестей из Франции, которые с каждым днем становились все печальнее. Наполеон быстро продвигался к Парижу, и королевские войска вставали под его знамена. Исчезали символы королевской власти, такие как лилии и белые шейные платки. Мало того, если они вдруг где-то появлялись, то цветы тут же растаптывали ногами, флаги рвали в клочья, а гербы разбивали. Со времени высадки минуло всего десять дней, а Наполеон без боя занял второй крупнейший город Франции — Лион. Начались повальные измены, дезертирство.

Биржу в Вене лихорадило, ставки упали ниже некуда: пришествие Наполеона обещало новую войну. Швейцарский банкир Энар оценивал шансы Наполеона на успех сначала в соотношении один к тысяче, спустя несколько дней — один к десяти, а еще через два дня — один к одному. Как все это могло случиться? Неужели Наполеон заключил сделку с дьяволом?!

Многим делегатам в Вене не нравилось то, что Наполеон вновь завоевывает Францию, но среди посланников были и его явные доброжелатели, особенно те из них, кто затаил недовольство деятельностью конгресса. Очевидно, своеобразное удовлетворение от успехов Наполеона испытывали пруссаки. Они не боялись войны: напротив, война помогла бы стереть Францию с лица земли или разделить ее на мелкие государства типа Бургундии, Шампани, Оверни, Бретани, Аквитании и прочих ничтожных образований, а территории на востоке, вроде Эльзаса и Лотарингии, присоединить к Германии. Имущество Франции можно подарить союзникам или использовать в качестве компенсации за потери в войне. Прусские генералы были не прочь мечом добыть то, чего пером не смогли заполучить дипломаты.

Конечно, успехи Наполеона совершенно не радовали Талейрана. Ему вовсе не хотелось, чтобы союзники снова вошли во Францию и сотни тысяч чужеземных солдат вновь, как «хищные звери», опустошали страну. Он прекрасно знал, что Франция подвергнется еще более тяжким страданиям и условия мира будут уже не такими снисходительными.

Талейран не стал ждать у моря погоды, выступив с очередной инициативой. Он подготовил текст совместного заявления, в котором проводилось бы четкое разграничение между Францией и Наполеоном. Иными словами, союзники должны видеть своим врагом не Францию, а персонально Бонапарта. Тогда вся вина за развязывание новой войны падет на него и его соратников и не коснется нации.

Талейран написал проект декларации, чтобы представить его на заседании 13 марта. До того как выехать из дворца Кауница, он наказал своим дипломатам:

В тексте, подготовленном Талейраном, Наполеон объявлялся «диким зверем», а Европа призывалась избавить мир от этого «бандита». Талейран писал, что «любые меры, применимые против разбойников, применимы и против него».

Историки часто представляют дело так, будто объявление Наполеона человеком вне закона было неизбежно и оправданно. Однако не все тогда были согласны с Талейраном. Меттерних, зачитавший проект, сразу же выразил свои сомнения. Следует ли употреблять такие слова, как «дикий зверь», «бандит», в отношении зятя императора Франца? Веллингтон тоже посчитал терминологию неадекватной. Он не питал никаких симпатий к Наполеону, но ему не хотелось выступать в роли поборника человекоубийства. Посланники спорили весь вечер и до полуночи, когда, по описанию Гумбольдта, двадцать делегатов дошли до того, что одновременно старались перекричать друг друга. Дискуссия утихла, когда Меттерних предложил более сдержанный вариант декларации, с которым согласился и Талейран.

В новом тексте, подготовленном неутомимым Генцем, Наполеон тем не менее тоже объявлялся человеком вне закона, нагло нарушившим все прежние договоренности. Наполеон, указывалось в документе, лишил себя права на защиту закона и продемонстрировал всей планете, что «при нем невозможны мир и покой народов».

Несмотря на более ровный тон, декларация все-таки вызвала скандал. Подписали ее лишь восемь держав, те же члены «комитета восьми». Остальные участники конгресса были исключены из процесса принятия совместного заявления. Короля Дании, короля Баварии, да и многих других высокопоставленных делегатов, не только не пригласили на совещание, но даже не консультировались с ними.

Вне конференции резкой критике подверглись два положения декларации. В одном из них заявлялось, что Наполеон «лишился права на само существование», в другом говорилось буквально следующее:

Некоторые газеты, сообщая о декларации, перевели слова vindicte publique как «народное мщение», а не «народное правосудие» или хотя бы «преследование», на чем настаивал Меттерних, лучше знавший французский язык. Что касается «лишения права на само существование», то и в данном случае речь шла о его правовом статусе, хотя, конечно, такая формулировка давала редакторам широкий простор для толкований. Но дело было сделано. Извращенные интерпретации появились в печати, и критики нашли новый повод для наскоков на конгресс. Теперь миротворцев обвиняли в том, что они «подставили Бонапарта под кинжалы убийц».

Нападали, конечно, больше всего на Веллингтона и британскую делегацию: в конце концов, именно они представляли страну с действенным парламентом, сильной оппозиционной партией и относительно свободной прессой. Один из лидеров оппозиции, Сэмюэл Уайтбред, выражал не только свое мнение, когда называл декларацию «мстительной», «отвратительной», ставящей Наполеона вне закона и поощряющей его убийство, в то время как истинными виновниками являются Бурбоны, нарушившие свои обязательства перед ним. Веллингтона поносили почти ежедневно. Талейран мог спать спокойно. Он привык выслушивать и худшие обвинения.

В действительности Талейран с удовольствием поставил свою подпись под документом — он достиг своей цели. Объявляя Наполеона вне закона, декларация сделала его главной мишенью для ненависти европейцев, а не французский народ, и, кроме того, как считал Талейран, она «лишала уверенности предателей и придавала мужества тем, кто верен долгу». В письме королю Людовику Талейран превознес до небес декларацию, которую сам же инициировал: «Заявление очень большой силы; никогда еще не принимался столь весомый и значимый документ, подписанный всеми сюзеренами Европы».