Некоторые германские мини-государства не хотели задарма содействовать союзникам. Они установили свою «цену».

Конгресс должен создать германский Bund, «союз». Объединенная Германия должна быть наделена «либеральной конституцией», гарантирующей народу демократические права, в том числе свободу прессы и вероисповедания.

Великие державы столкнулись и с другими трудностями. Саксонцы открыто выражали недовольство присоединением к Пруссии. Король Саксонии так и не согласился отказаться от какой-либо части своей страны и не освободил подданных от клятвы на верность его короне. Многие саксонцы предпочли бы сражаться против новых правителей, пруссаков, а не против Наполеона.

Вызывала недоверие Бавария. Она изъявила готовность выделить для военной кампании вдвое больше войск, чем планировалось, и это навело Меттерниха на подозрения. Австрия и Бавария все еще не пришли к согласию относительно Зальцбурга и близлежащих альпийских регионов. Меттерних опасался, что Бавария, пользуясь угрозой Наполеона, проведет мобилизацию, соберет мощную армию и займет стратегически выгодные позиции. Бавария тогда ужесточит свои требования на дипломатических переговорах в Вене или попытается осуществить свои замыслы силой.

Вернувшись в Париж, Наполеон заявил, что теперь он другой человек, многое понявший и признающий свою вину. Он обещал быть более сдержанным и терпимым, принять либеральную конституцию и гарантировать свободу прессы. Он создаст «империю свободы» и будет уважать все договора, включая и те из них, которые лишают его прежних завоеваний. Все, что ему надо, — это признание его власти и легитимности как правителя Франции.

Лидеры в Вене настороженно отнеслись к призывам Наполеона к миру. Они могли припомнить ему не одно невыполненное обещание и не один нарушенный договор. Не веря Наполеону и хорошо зная его политику «разделять и властвовать», делегаты конгресса приняли еще одну декларацию, провозглашавшую цели новой коалиции и войны против «тигра, бежавшего из клетки»:

Венский конгресс не признает власть Наполеона, и любые его представители будут считаться в Вене рядовыми «посыльными» и, соответственно, игнорироваться.

Но так ли уж едины были союзники, если им пришлось подписывать вторую декларацию, подтверждающую их солидарную позицию по отношению к Наполеону? Бонапарт, видимо, все-таки рассчитывал на то, что ему удастся разобщить коалицию.

Наполеон мог надеяться на то, что Австрия подпишет мир и признает его правителем Франции. Как-никак у него и жена, и сын — Габсбурги, а Меттерних среди союзных министров меньше всех настроен против Франции. Некоторые делегаты на конгрессе действительно подозревали Меттерниха в тайных замыслах признать Наполеона правителем Франции.

Можно было бы сманить из коалиции русского царя. Александр в Вене с симпатией относился к членам семьи Бонапартов, навещал Марию Луизу в Шёнбрунне и проводил немало времени с пасынком Наполеона Евгением де Богарне. К тому же у Наполеона теперь имелась на руках копия секретного договора, раскрывавшего подлинное лицо так называемых союзников царя.

В Британии у Наполеона, конечно, не было никаких шансов на то, чтобы заручиться поддержкой лорда Каслри и партии тори, господствовавшей в парламенте. Однако он мог расколоть депутатов. Взяв власть в Париже, Наполеон незамедлительно запретил работорговлю, совершив одним росчерком пера то, что конгресс смог лишь осудить после долгих дискуссий, пререканий и торгов. На оппозиционных вигов это произвело впечатление, и они развернули кампанию порицания правительства, готовящего войну против такого «просвещенного человека».

Наполеон рассчитывал заманить на свою сторону и Талейрана. Император обещал простить его, поскольку он тоже наделал много ошибок. Несмотря на разногласия, Наполеон хотел, чтобы Талейран вернулся к нему. «Он лучше всех знает страну, правительство, людей», — говорил Наполеон о своем бывшем министре. Бонапарт подобрал и подходящего человека для поездки к Талейрану — графа Огюста Шарля Жозефа Флао де ла Бийардери, внебрачного сына Талейрана, рожденного от любовной связи в Париже тридцать лет назад.

Флао не добрался до Вены, его арестовали в Штутгарте чиновники короля Вюртемберга. Наполеон послал другого курьера — графа Франсуа Казимира Муре де Монрона, обаятельного авантюриста, которого в парижских салонах называли и «красавчик Монрон», и «первый дьявол Франции». Он входил в число лучших друзей министра. Его близкие отношения с Талейраном и обаяние сделают свое дело, надеялся Наполеон.

Граф Монрон смог доехать до Вены под видом аббата Альтьери. При первой же встрече во дворце Кауница он напрямую спросил Талейрана: действительно ли он как министр иностранных дел Франции хочет войны против своей страны?

— Почитайте декларацию, — ответил Талейран, показывая документ, объявлявший Наполеона вне закона. — Здесь нет ни одного слова, с которым я не согласен. Кроме того, речь идет о войне не против Франции, а о войне против человека с Эльбы, — добавил министр.

Ответ был твердый и уверенный, без оговорок и уверток, к каким обычно прибегал его коллега Меттерних. Или он хотел набить себе цену, как утверждали недоброжелатели Талейрана? Почти наверняка у Талейрана не было никаких намерений перейти снова в стан Наполеона, который и потом продолжал поднимать ставки, стараясь переманить министра иностранных дел.

В конце месяца к Талейрану прибыл еще один гонец — с посланием, учитывающим его пресловутый меркантилизм. Наполеон обещал не только вернуть все его огромное состояние, но и назначить жалованье в двести тысяч ливров, если Талейран будет «вести себя, как подобает французу, и окажет некоторые услуги». Отказ, естественно, будет рассматриваться как «личное оскорбление» и «проявление вражды».

* * *

Король Людовик XVIII, сбежав из Парижа, оставил о себе впечатление трусливого и жалкого человека, ставящего личные интересы превыше всего. Король тем не менее продолжал верить в то, что большинство французов его поддерживает и даже любит. Пройдет время, и его верные подданные восстанут против злоумышленника, нужна только искра, чтобы возгорелось пламя восстания. Может быть, Венский конгресс поможет высечь эту самую искру

Однако Талейран знал, как трудно будет убедить венценосцев в Вене в том, что им придется снова восстанавливать Бурбонов во Франции. Король успел натворить много глупостей: учинил расправу над сенатом, ввел строжайшую цензуру, надругался над свободами, обещанными французам. Ошибки Бурбонов можно перечислять без конца. «Они ничего не забыли и ничему не научились», — говорили о семье Бурбонов.

Русский царь по-прежнему сожалел о том, что согласился в прошлый раз вернуть Бурбонов на трон, и не хотел снова наступать на одни и те же грабли. Меттерних тоже думал о других вариантах. Весной он как-то признался герцогине де Саган в том, что считает Бурбонов «нравственно нездоровыми людьми», не способными управлять страной. Оппозиция Бурбонам делала Меттерниха и Александра чуть ли не единомышленниками. Сочувствовать Бурбонам могли англичане. Британия первой поддержала восстановление Людовика на троне, и он в течение многих лет жил в изгнании в Хартуэлл-хаусе в Бакингемшире. Британия немало потратилась на французского короля и вряд ли могла бросить его на произвол судьбы. Кроме того, как считал лорд Каслри, Людовик гарантировал Лондону более дружественную Францию и более стабильный мир.