– Мы должны идти, – прошептал он и разбудил юношу, слегка потрепав его за плечо.

Микаэль открыл глаза.

– Куда? – спросил он, приподняв голову с подушки.

– В церковь.

– В такой час?

Отец Кешишьян не ответил.

– Зачем? – настаивал юноша.

Волк заплатил бы что угодно, лишь бы избежать этой щекотливой темы.

– Для утренней молитвы, – пробубнил он.

Микаэль покачал головой.

– Это для твоего же блага, ты почувствуешь себя гораздо лучше потом, – добавил Волк, садясь на край кровати.

– Отче, я молюсь каждый божий день и всегда молился. Чем сегодняшнее утро отличается от всех остальных?

Волк взял его за руку и сжал ее с отеческим чувством, он никогда не позволил бы себе подобного жеста с любым другим учеником, но по его лицу можно было понять, что он глубоко взволнован и даже потрясен.

– Сынок, это всего лишь особенная месса, посвященная тебе, твоей болезни. Отец Элия и другие тоже думают, что твои страдания вызваны демоном, дьяволом собственной персоной.

Микаэль высвободил руку.

– Глупости! Я же признался вам, рассказал такие вещи, о которых не знает даже моя мать, мои друзья, моя девушка.

– Это всего лишь молебен, – слабо возразил Волк.

– Нет, я не об этом говорю, а о том, что мне жаль, как несерьезно вы отнеслись к моей проблеме. Вы поклялись, что попытаетесь разобраться. Я так уважал вас, я думал, что вы сможете мне помочь, найти корень всего этого, причины моей боли, даже если… – И он резко прервался.

– Даже если?

– Боюсь, что нет настоящего средства, которое помогло бы мне, – закончил он, вставая, с горькой улыбкой на лице.

– Мы приказываем тебе, изыди, нечистый дух, сатанинская сила, враг рода человеческого! – Голос отца Элии эхом разносился меж розовых мраморных колонн. Монах стоял напротив Микаэля и потрясал распятием, пока отец Самуэль на алтаре пел григорианские псалмы хриплым голосом, размахивая опахалом в виде солнца с бубенчиками по краям и распространяя ладан в воздухе. Солнечные лучи освещали позолоченные стены и формировали огромный ореол вокруг них. Создавшаяся атмосфера была особенно впечатляющей, и Микаэль подчинился, позволив себе перенестись в свой таинственный мир, в это параллельное существование, скрытое в нем. На мгновение, только на мгновение он поверил, что молитва, может быть, действительно единственный возможный выход.

* * *

Я уже простил тебя.

Смой кровавые пятна в море, никто не узнает об этом.

Плыви вперед, не плачь и не отчаивайся.

Я молюсь за тебя.

Лоб отца Элии блестел от пота, когда он с силой прижал распятие к груди Микаэля. Юноша вздрогнул, и его передернуло, а сзади Волк держал его, крепко обняв, будто этим жестом хотел защитить от темных сил.

– Тебе приказывает Бог-Отец, тебе приказывает Бог-Сын, тебе приказывает Бог-Святой Дух, – декламировал Элия, явно изнуренный.

В этот самый момент на какое-то мгновение Микаэль и Габриэль стали одним целым, одним существом, будто пространство между ними исчезло, физическое и виртуальное, и они воссоединились.

Я с тобой.

Габриэль с трудом держался на воде. Хотя он и вознамерился умереть после того, как убил Льва, какая-то таинственная сила заставила его броситься в море. И теперь он отчаянно пытался добраться до одной из шлюпок, которые экипажу удалось спустить на воду. Но вода была ледяная, и он все больше выбивался из сил. Тогда, смирившись, он лег на спину и отдался на милость волн, стараясь в последние мгновения думать о чем-то прекрасном. И он увидел отца, разогревавшего молоко, и мать, которая нарезала хлеб, себя и Новарт, его «розовый бутон», садившихся за стол завтракать.

– Возьми мой бутерброд, сестричка, – прошептал он.

Потом глубоко вдохнул закатного воздуха, и ему показалось, что он узнал запах волос Нины – аромат поспевшего на солнце абрикоса. С трудом он поднес кулак к груди и дважды ударил себя там, где было сердце, два удара, легких, как взмах крыла бабочки. «Я живу только для тебя», – хотел он сказать, но понял, что на самом деле умирал.

Он решил больше не двигаться и, качаясь на волнах, смотрел в небо, окрашенное в чудесные тона, от синего до красно-фиолетового. Он спросил себя, чего ему не хватало в этой короткой жизни, и ответ пришел сразу же.

«Ничего», – ответил он сам себе.

Из ничего вдруг возник и зазвучал в его голове григорианский псалом и проскользнули обрывочные видения: дымящееся кадило, опахало в форме солнца, распятие на старом деревянном кресте. А в центре, в облаке из света и ладана, он увидел юношу, очень похожего на него, который с молитвой предлагал ему спасение и надежду.

Он улыбнулся.

И вдруг, ловко и слаженно, с грацией юного спортсмена на летающей трапеции, он на мгновение отделился от своей телесной оболочки и слился с тем другим, который был на него похож как две капли воды. В конце он снова посмотрел на небо и замер в ожидании, когда жизнь выскользнет из него.

20

Торонто, 1991 год

– Дамы и господа, капитан информирует вас, что через несколько минут мы зайдем на посадку в Торонто, – сообщил голос из громкоговорителей в салоне.

Микаэль нервно заерзал в кресле, поискал в кармане свою коробочку для пилюль, взял две белые таблетки и проглотил их, запив остатками воды в картонном стаканчике. Затем пристегнул ремень, хорошо затянул его и стал смотреть в иллюминатор: в голубом небе плыли редкие облака, похожие на ягнят с мягкой и пышной шерстью на небесном лугу. Внизу он увидел озеро Онтарио, узнав его по удлиненной форме, похожей на фасоль. Озеро простиралось до самого Торонто. Самолет спускался, и от резкой перемены давления ему заложило уши.

«Азнавур был прав, надо было лететь самолетом европейской компании», – подумал он.

Но потом ему пришло в голову, что отцы-мхитаристы никогда не оплатили бы ему билет дороже и в любом случае он не согласился бы. В это путешествие он пустился по заданию колледжа «Мурат-Рафаэль». В течение недели он должен был убедить канадскую диаспору сделать пожертвования для школы, которая, увы, была на грани банкротства. Это было весьма ответственное задание, и Микаэль осознавал всю его сложность.

Он несколько раз сглотнул, чтобы освободить заложенные уши, и продолжал рассматривать город сверху, его многочисленные небоскребы, мысленным взором обводя их силуэты. Вдалеке стояла национальная башня Канады, знаменитая Си-Эн Тауэр, обращая на себя внимание своей веретенообразной формой с иглой. Это здание Азнавур постоянно восхвалял в своих письмах, даже с некоторой гордостью, будто это он его спроектировал, и обещал, когда Микаэль в конце концов решит приехать, отвести его на ужин во вращающийся ресторан на последнем этаже.