– Знаю, конечно, – невозмутимо ответила Мэй.

Взяла под руку и повлекла за собой. Но буквально сто метров спустя резко остановилась, дернула за рукав:

– Это ты тут с утра развлекался?

– Чем именно?.. Мать моя, понял. Нет, милый Майкин, не я. Даже не знаю, к сожалению или к счастью. Ну и дела!

Прямо у них под ногами на тротуаре красовалась надпись, сделанная цветными мелками: «До Бан-Бурогана отсюда 70 километров на лодке, при юго-восточном ветре». А на стене соседнего дома пестрело объявление: «Гильдия поваров-изгнанников из Маньяра переехала на Амату, 7, вход со двора».

Вздохнул:

– Как будто мы тут уже сегодня гуляли. Только, конечно, втроем. И нам было максимум по четырнадцать лет.

– А Маркину – только тринадцать, – педантично добавила Мэй. И потянула вперед: – Ладно, идем на Барона. По крайней мере это отсюда гораздо ближе, чем Бан-Буроган.

– Откуда, кстати, Маркин когда-то приехал в наш дом. Не как-нибудь, а в лодке!

– Правда. Ты тоже помнишь?

– Еще бы. Главное, я не только тогда ему сразу поверил, но даже потом, уже после школы, когда Маркин показывал новенький паспорт, удивился: почему местом рождения значится какой-то дурацкий Киев, а не Бан-Буроган? Но тут же подумал, что его вполне могли увезти из Киева в Бан-Буроган в возрасте нескольких месяцев. А уже оттуда – к нам. Успокоился: все наконец понятно. И только вечером сообразил, что по-прежнему считаю детскую выдумку документальным фактом. Но мнения, кстати, не переменил. Я, знаешь ли, консерватор.

– От слова «сожрать консерву».

– Особенно, если она – сгущенка. Которую можно, к примеру, сварить. В такие минуты мой консерватизм бывает неописуем… Смотри-ка, еще объявление!

– «Проход на территорию Айсаны до двадцатого числа сего месяца осуществляется только в сопровождении белого бульдога», – вслух прочитала Мэй. – А что, ничего себе так. Хорошие мы были детки, умненькие и с фантазией.

– Еще бы, просто отличные. И в этом смысле до сих пор ни черта не изменилось, уверяю тебя… А это еще что такое?

– Кажется, просто снег, – меланхолично сказала Мэй, подставляя рукав под медленно падающие снежинки.

– Снег?! При температуре как минимум плюс десять? И таком теплом ветре? Слушай, он еще и не тает. Вообще чума! Смерть законам физики и прочей бедной природы.

– Будем считать, это просто мелко помолотые облака, – решила Мэй. – Кто-то там, наверху, печет праздничный торт. И огромной ладонью смахивает лишние крошки с доски. Например, в надежде, что их склюют птицы еще на лету. Но птицы уже улетели на юг, а чайки, голуби и воробьи просто не справляются с таким объемом работы. Поможем им, Мишкин? – и ловко слизнула сразу целую сотню снежинок, собравшуюся к тому времени на ее рукаве.

– Поможем, конечно. Тем более мы так и не заказали сладкое. И теперь ясно, что правильно сделали – если уж на небесах сегодня затеяли торт.

– Думаешь, нас угостят?

– Ну так уже угощают. Крошки небесного торта – просто отличный десерт.

– Да еще и радугой приправленный, – вздохнула Мэй, озадаченно уставившись в небо. – Совсем они там, на небесах, с ума посходили. Такие молодцы.

Когда, пересекая мост, увидели впереди знакомое белое пальто, даже не стали делать вид, будто удивились. Красивая госпожа консул была уже в самом конце моста, зато, кажется, никуда не торопилась. Прибавили шагу и довольно быстро сократили расстояние, но тут она неожиданно побежала – не всерьез, не как спортсменка или человек, удирающий от погони, а как бегают дети, вприпрыжку, просто от избытка сил. Догнать ее однако оказалось совершенно невозможно – а ведь оба были в сравнительно неплохой форме. Ну по крайней мере не тормозили после каждого десятка метров, схватившись за бок.

Думали, прыткая госпожа консул сейчас скроется из виду, и привет, поминай как звали, однако возле одного из домов на улице Барона она резко остановилась и какое-то время топталась на месте.

– Ты видишь, что она делает? – взволнованно спросила Мэй?

– Конечно, нет. Слишком далеко.

– Она пишет! Ну, или рисует, не важно. Хулиганит. Портит стены домов, умница моя. Готова спорить, я знаю, что она там сейчас пишет. То есть примерно знаю, не слово в слово. Ты тоже?

– И я.

– Смотри-ка, она уходит! – воскликнула Мэй. – Сворачивает, вот черт!

– Ничего не поделаешь, имеет полное право. По крайней мере мы запомнили, в каком месте был этот поворот. И еще остается надпись. Вот, кстати, интересно, на каком она будет языке?

Вероятно, специально, чтобы его подразнить, надпись была на четырех языках сразу: русском, испанском, каком-то незнакомом, скорее всего латышском. И еще на йокки – «универсальном языке всех миров», как называл его Марик, внезапно решивший, что жителям выдуманных ими городов и стран наверняка найдется, о чем поговорить друг с другом, поэтому надо срочно изобрести для них какой-нибудь общий язык, который даже учить не надо, потому что всякий, кто отправляется в путь, сразу начинает его понимать. Этот принцип им, измученным к тому времени школьной зубрежкой, особенно нравился.

Над словарем йокки корпели все вместе на протяжении нескольких лет. Конечно, не изо дня в день, случались и перерывы, порой долгие, на месяц, или даже больше. Но неизменно возвращались к своему занятию – чуть ли не до самого окончания школы. Хотя, надо признать, были чертовски разочарованы тем фактом, что придумать язык – вовсе не означает его выучить. И разговаривать друг с другом на йокки, не заглядывая то и дело в словарь, конечно же, так и не смогли.

Ай, не важно. Важно, что теперь надпись на йокки прочитали даже прежде русского перевода: «Кой кибидор йо Лейн су айна Мартас, кок огойи» – «Вход в консульство Лейна с улицы Мартас, через двор», чего тут непонятного, вот уж действительно.

Спросил, растерянно оглядываясь по сторонам:

– И где она, эта улица Мартас? Карту-то мы так и не купили, балбесы.

– Ну, для начала надо просто проверить, как называется улица, на которую свернула твоя подружка в белом пальто, – рассудительно заметила Мэй.

– Конечно. Ты молодец.

Так увлекся событиями и действиями – надписями в городе, снегом и радугой, погоней за красивой госпожой консулом, чтением объявления на давно забытом, в детстве выдуманном языке, поисками улицы Мартас, а на ней – двора, где находился обещанный вход, что только стоя у металлической ограды, окружавшей здание консульства, глядя на невозможный изумрудно-зеленый флаг с черно-белыми шахматными клетками в левом нижнем и правом верхнем углах, начал понимать, что, собственно, происходит. Растерянно обернулся к Мэй:

– Слушай, а что теперь? В смысле, какие у нас с тобой были планы? Что собирались делать после того, как найдем? Я правда не помню.

– Мало ли, какие у нас были планы, – тихо сказала она. – Тут, видишь, у них табличка. И черным по белому написано: «Прием граждан Лейна по личным вопросам с наступления сумерек до полуночи». Видишь? «С наступления сумерек», никаких там, к примеру, «восемнадцать ноль-ноль». Такие прекрасные бюрократы. И, мне кажется, сумерки уже довольно скоро. Еще немного, и начнет синеть. Подождем?