– Потому что, если просто придумывать из головы, опираясь, скажем, на любимые иллюстрации к сказкам, выйдет вранье. Кому оно интересно.

– Да, конечно, ты прав. Извини. Ты еще тогда пытался нам объяснить, что не в твоем желании дело. А мы упорно не понимали, что «увидеть» нельзя по заказу, надо ждать, пока оно само случится. Но речь сейчас не о тебе, а о Маркине, который, помнишь, решил: раз так, буду сам рисовать. И быстро-быстро, буквально за несколько вечеров начертил и раскрасил полсотни флагов. Зеленый с шахматной клеткой – это, собственно, Лейн.

– Господи, надо же. Именно Лейн? Ты точно помнишь? Не перепутала?

– Точно. Ты еще смеялся, что шахматные поля явно для игры в «уголки» – надо же, это в Лейне, оказывается, национальный спорт! А Маркин страшно обиделся, спорил: «Это случайно совпало, я ничего не выдумал, просто точно знаю, что их флаг – такой». И не успокоился, пока ты не сказал, что веришь… Просто, так получилось, я помню все ваши ссоры. Очень тяжело их переносила. Боялась, что сейчас – хлоп! – и все рассыплется. А потом всякий раз выяснялось, вы просто орете, без намерения разругаться навек, не от злости, а потому что – ну, сил, что ли, слишком много? Некуда их девать? Этого я никогда не понимала, поскольку, если уж я начинаю кричать…

– О да. Если уж ты начинаешь кричать – считай, апокалипсис на пороге, эвакуироваться не успеем, разве что завещание написать. Потому что ты – самый честный в мире стойкий оловянный солдатик, Майкин. Ничего не делаешь наполовину.

– Это правда, – кивнула Мэй. – Но речь сейчас не обо мне, а о чертовом флаге. Я вот чем больше думаю, тем меньше понимаю, как могло случиться, что Марьяна так точно описала тебе флаг Лейна? Может быть, Маричек ей все рассказывал? И даже давал полистать тетрадки?

– Которые давным-давно сжег? И Марьяна все эти годы хранила информацию, чтобы столь изысканно подшутить надо мной напоследок? Непросто такое вообразить. Но все равно я тоже об этом подумал. И знаешь, все-таки нет. Не может такого быть. Дело даже не в том, что Марко не стал бы ей рассказывать – поначалу он был влюблен по уши и способен на любую дурость. Просто Марьяна не стала бы слушать. Ей неинтересно – про Лейн, флаги и прочее. Более того, она все это ненавидела. И нас с тобой – не только в рамках обычной ревности молодой жены к старым друзьям. А как своего рода мост к «нездоровым фантазиям». Ты знаешь, что она одно время считала нас наркоманами?

– Ага, наслышана. Остроумная версия. Вот уж правда, нашелся наконец главный наркоман всех времен и народов. Наш Маричек, который не пил ничего крепче сидра и с таким трудом заставил себя научиться курить, когда вдруг вообразил, будто без трубки или хотя бы сигары образ настоящего взрослого мужчины будет неубедителен. И с облегчением бросил, как только нашелся подходящий предлог: дайвингом занялся, мешает.

– И так боялся уколов, что всегда первым влетал в медицинский кабинет, расталкивая локтями всех, кому не повезло оказаться в начале очереди. Вот уж кто, испугавшись, делал не просто шаг, а прыжок вперед. Длинный, как у кенгуру.

– И поэтому всегда оказывался впереди.

– Даже умер первым из нас.

– Да, тут он перестарался. Смерть – не тот страх, на встречу с которым надо спешить. Хорошо, что я, кажется, не очень ее боюсь. Иногда нехватка воображения – огромное благо.

– С другой стороны, откуда мы знаем? Может, Марко все правильно сделал. Просто пока не смог прислать нам телеграмму: «Я на месте, тут охренительно, wish you were here, впрочем, можно не очень спешить, я подожду, привет».

– А может, он и прислал, да мы не умеем ее прочитать. Взять хотя бы этот зеленый флаг с шахматной клеткой в углах – чем не телеграмма?

– Знаешь, что касается флага, я бы сперва на него все-таки посмотрел. Разговоры – дело хорошее, но я, ты знаешь, зануда и реалист.

– Ну так пошли, поищем это дурацкое консульство, – предложила Мэй. – Ты, если я правильно поняла, знаешь, в каком оно примерно районе. Купим карту – и полный вперед. Прочешем все по квадратам. А потом поедем добывать мне билет. Думаю, пара часов тут ничего не решит, билет или есть, или нет.

– Я бы даже не так ставил вопрос. Билет, в любом случае, есть, потому что он нам очень нужен. Впрочем, если вдруг что, поезда пока тоже не отменили. Не пропадем. Доедай свой стейк. А я пока покурю.

Пошел на улицу без пальто, по дороге подумал: «Дурак, замерзну» – а все равно поленился лишний раз заходить в гардероб. Но когда закрыл за собой тяжелую дубовую дверь, обнаружил, что снаружи совсем не холодно. То есть и раньше было вполне ничего, но сейчас явно стало гораздо теплей.

Понял: все дело в ветре. Ветер переменился. Теперь он не с северо-запада, не с Балтийского моря, а, похоже, откуда-то с юга. Или даже с юго-востока, с черноморского побережья, где точно такой же ветер, влажный и почти по-летнему теплый дует всегда в октябре. Ради него, забив на лекции и все остальные дела, ездили в Одессу каждую осень, когда купаться и загорать было уже поздновато, жить на пляже в палатке – тем более, зато гулять – в самый раз. Останавливались у какой-нибудь из его гостеприимных подружек, Марик и Мэй старательно, но неумело изображали влюбленную пару, просто чтобы не было лишних вопросов, кто кому кто – такое, поди, объясни. Иногда, возвращаясь вечером к месту очередного ночлега, строго им говорил: «Хотя бы сегодня не забудьте попрыгать на этом гнусном скрипучем диване прежде, чем завалитесь спать, а то как-то неприлично выходит, никакого от вас беспокойства уже которую ночь», – и потом хохотали втроем, до слез, до бессильного поросячьего хрюка, представив себе, как их разговор звучит со стороны.

Каждое утро шли на вокзал, садились там в электричку до Белгорода-Днестровского, выходили чаще всего на Студенческой, но иногда на Нагорной или даже на Солнечной и долго бесцельно бродили по опустевшим пляжам, пили прихваченное с собой сухое вино, причем не ради опьянения, а наоборот, чтобы сохранить хоть какие-то остатки трезвости, вино – простая, понятная штука, быстро возвращает на землю. Впрочем, сигареты в этом смысле еще эффективней, ради этого когда-то и начал курить. И до сих пор не бросил, потому что – а как еще возвращаться на землю из, скажем так, внутреннего космоса, звенящей живой пустоты, из которой берется все, в которую все уходит, которая чистый свет, как сегодня сказала Мэй. Знает, о чем говорит.

Там, на этих песчаных пляжах, порой достаточно было закрыть на секунду глаза, сделать шаг в сторону моря, или обратно, не имеет значения, как вдруг обнаруживалось, что уже прошло, например, три с половиной часа, и мы каким-то образом дошли от Студенческой чуть ли не до Шабо, вот так вот, просто по берегу, миновав все препятствия, включая заборы закрытых на зиму пансионатов, лодочные сараи и необозримую, возвышающуюся до самого неба, свалку автомобильных шин. И только потом, закурив, отхлебнув кислого как уксус вина, вспоминаешь подробности этой прогулки, долгий сладостный сон наяву, в котором вроде бы совершенно ничего не происходило кроме ходьбы по берегу, а на самом деле в теле звучала музыка, сами собой выпевались немыслимые, непроизносимые слова, из теплого ветра, соленой воды и солнечного огня лепились причудливые фрагменты каких-то смутно знакомых вселенных, сами собой, как в детстве песочные замки: набираешь полную горсть мокрого настоящего совершенного времени и смотришь, как оно течет из твоей руки сверху вниз, как твердеет и обретает форму, а потом…